— Логично. Это надо в Питере искать.
— А что, поехали в Питер. Завтра всё равно Воскресение. За день управимся?
— Не гарантирую. Попробуем.
Вагон был международный. В нём всё сверкало, медяшка была надраена, а проводник угодлив и вежлив. Заняв отдельное купе, Николай со Надькой стали устраиваться, разбираясь в полочках, откидных умывальниках и прочей машинерии. Он заехал к девчонкам сразу после ресторана сказать что отъезжает на денёк, но услышав по Питер Надька изменилась в лице и стала умолять взять её с собой. Николай, подумав, согласился. С ней давно надо основательно поговорить. А то сплошные загадки. Когда та пошла одеваться, он подошел к Елене. Та сидела опустив голову, уткнувшись в книгу. Николай присел на корточки, заглянул в глаза. Девочка плакала. Он погладил её по щеке.
— Глупая, шепнул он. Я же по делам. Я скоро вернусь.
Она стала плакать ещё сильнее. Ну вот, я уже оправдываюсь, подумал Коля, злясь на себя. А чего собственно. Но как ловко у них это получается. Но девчонку было жалко. Он стал целовать её, слизывая слёзы языком пока она не улыбнулась. Тогда Коля осторожно потянул её со стула на пол, и, встав на колени, она прижалась к нему, обхватив руками. Он держал её, пока она не стала искать его губ. Они целовались, и Николай чувствовал, как девочка возбуждается всё больше и больше. Наконец он положил её на ковёр и отвернулся, раздеваясь. Когда он был готов, она лежала и смотрела на него. На этот раз всё было легко. Девочка вздохнула, когда он охватил её плечи, всё плотнее вжимая её в мягкий ворс ковра.
Поезд грохотал по стыкам, и вагон мягко качало. Полки, как и через 80 лет, были узкими, поэтому Надежда, что-то для себя решив, встала на колени и сняла с него брюки. Он расслабленно сел, и она стала целовать его бёдра, подбираясь всё ближе и ближе. Наконец, она коснулась члена, проведя языком вокруг головки. Потом осторожно взяла его и ему стало хорошо. Он откинулся сколько мог, край какой-то железки давил на спину, но это было уже не важно. Острая волна наслаждения прошла сквозь него, заставив дернуться и застонать.
Она встала и наклонилась к нему.
— Спасибо тебе.
— За что - шепнул он.
— Ты хороший.
Девушка как-то несмело погладила его по лицу. Её лицо было бледным, только полоски слёз блестели в свете луны. Она то появлялась, то снова исчезала, закрываемая деревьями, и тени метались по стенкам, причудливо изгибаясь и ломаясь в зеркалах и металле.
Николаевский вокзал принял поезд всей длиной перрона. Промозглый питерский ветер бросал клубы пара на нарядно одетую публику, встречающую вагоны международного класса. Коля вдохнул специфический воздух Города на Неве - запах влажности и гари, столь отличающийся от московской промозглости и духоты. Он смотрел на вокзал, разбираясь, мысленно пристраивая павильоны и большие залы. Но в целом ничего не изменилось. Они вышли из вагона, и обогнув носильщиков вышли на площадь. Несмотря на утро, народу было много, и всё напоминало фильм про двадцатые годы. Мальчишки бегали с газетами, бабы в платках с пирожками, и даже одноногий инвалид крутил шарманку. Площадь, на взгляд Николая, за последние 80 лет совсем не изменилась, только не было метро и дурацкого шпиля посередине. Невский проспект лежал перед ними, прямой и ровный.
— Итак, как и договорились, встречаемся в час, около Спаса на крови - сказал Александр и направился к извозчикам, стоявшим большой группой ближе в Литейному.
Они остались со Надькой одни, и Николай понял, что ему никуда не надо бежать. Эта мысль была такой острой, что он вздрогнул. Впервые за последние дни он почувствовал, что сильно устал, что его гнетёт что-то изнутри. Он вспомнил жену, как они также шли по Невскому, только чуть пораньше, и солнце также отражалось в окнах домов и витринах магазинов. Потом, ближе к вечеру, они попали в страшный питерский дождь, промокли до нитки и еле -еле досидели в «Доминике» до отхода поезда. Он тогда то ли переволновался, то ли заболел, но чувствовал себя прескверно, поэтому та возможность лечь на чистую полку в купе запомнилось ему хорошо.
— До часу нам делать нечего. Давай, показывай город, выдумщица.
— Хорошо, пойдём.
Она пошла к Невскому проспекту в святой женской уверенности, что мужчина послушно идёт сзади. Он шёл за ней и думал, что город совсем не изменился, что фасады надо красить и наверное в магазинах всё дешевле, чем в Москве. Стандартный набор мыслей москвича в Питере, и, неожиданно для себя, он сказал
— Лужкова на них нет, но потом сообразил и улыбнулся на вопросительный взгляд Надежды. Она тоже шла молча, думая о чём-то своём. Коля обернулся и посмотрел на Вокзал. Лишившись брежневской монументальности, он, тем не менее не терялся в архитектурном ансамбле. А вот гостиница совсем не изменилась. Даже на месте «Сайгона» было какая-то кофейня.
Николай любил этот город. Прежде всего за его соразмерность человеку. За уют улиц, колодцы проходных дворов и облупленные фасады дворцов. Он любил ленинградский кофе, который не испортили даже к автоматы «Эспрессо». Может быть просто в Питере он отдыхал, а в Москве работал? А ведь Васька должен был поехать сюда, подумал он, подходя к Аничкову мосту. Вроде где-то здесь недалеко на набережной исторический факультет, куда они с ним заглядывали, во время совместных поездок. Николай попытался вспомнить кого-нибудь из историков того времени, но вспомнил, почему-то, только Каверина, который вроде учился на Востоковедении. Империя, блин, подумал он. Всё просрали, как и в 91. Сволочи. Так же в три дня. Но почему у нас всё через жопу. Триста лет строим, а потом махом всё отдаём дяде. И так двадцать пять раз. Что за страна.
К Гостиному двору он подошёл злой на страну, на власть и на себя дурака.
— Хорошо бы перекусить - сказал он Надьке, кивая на открывшееся
Заведение. Там было по утреннему пусто и чисто . Только инструменты, оставленные музыкантами лежали на столиках, близких к эстраде. Николай тяжело опустился на стул, и распорядился для себя мясом, предоставив Надьке решать самой, что и как она будет есть. Он облокотился на стол и стал глядеть в окно. Настроение портилось невозвратно. Наверное реакция на все эти фантастические передряги. Достало всё, подумал он. Я как актер статист в плохой пьесе с известным концом. Он и раньше то не очень любил идею божьей предопределённости, но тут весь её ужас навалился на него, почти физически вжимая в землю. Он ведь знал, что будет впереди, и нечего не мог сделать. Он знал, что всё это разнообразие НЭПА кончится коллективизацией, которая окончательно переломит хребёт стране, что Аршинова уберут из органов в конце 20-х, и хорошо ещё, если на пенсию, а не пристегнут к какой-нибудь «Промпартии». Что дети, которые бегают за окном, лягут под танками немецкой армии в 41, а из поколения этого, 1923 года, с войны вернётся всего 8%. Это знание давило. Как кредитор. Неожиданно это сравнение развеселило его. Будем бороться, в который раз за последний год грустно подумал он.
