— Но что-то же они искали?
— И весьма старательно. В наших карманах, в карете… Давайте-ка побыстрее отсюда убираться, господа. Я предпочел бы обыкновенных разбойников — те, по крайней мере, просты и понятны. А эти… Напасть в немалом количестве, устроив предварительно мастерскую засаду — и ничего не взять… Такие мне чрезвычайно не нравятся.
— Может, они нас с кем-то перепутали?
— Кто знает, Алоизиус, кто знает… — задумчиво сказал барон. — Рудольф, у тебя все на месте?
— До последнего гроша, господин граф, — откликнулся кучер. — Хотя обшарили с головы до ног. Точно вам говорю, они именно нас ждали — дорога проселочная, ночью тут редко кто ездит…
— Поехали, — твердо сказал граф. — Не стоит ломать голову, мы все равно не можем сейчас доискаться до разгадки…
На ходу приводя себя в порядок, они сели в карету, и кучер без приказания хлестнул лошадей, взявших с места крупной рысью. Все еще возмущенно фыркая, барон сказал:
— Вообще-то на белом свете случаются вещи еще удивительнее. В нашем округе обитал лет двадцать назад барон фон Райзенштайн, который понемножку подвигался рассудком, пока не съехал со здравого ума окончательно. Надо вам знать, что его далекие предки допускали на больших дорогах разные… шалости. На этом пункте наш барон и подвинулся. Стал в лунные ночи останавливать прохожих и проезжих на той самой дороге, где его предки тешились удалью молодецкою в старину. Но пунктик-то был в том, что барон не только никого не грабил, а, наоборот, давал остановленному несколько золотых и отпускал восвояси с наилучшими пожеланиями.
— Оригинально, — сказал граф. — И чем все кончилось?
— Ну, сами понимаете: моментально развелось столько желающих пройти или проехать ночью по той дороге, что там в лунные ночи стало оживленнее, чем в белый день на воскресной ярмарке. Только барон спустить все состояние не успел: обеспокоенные наследники вмешались, кинулись ходатайствовать перед властями, барона со всей возможной деликатностью упрятали в смирительный дом… А вот еще был случай…
Снаружи что-то произошло: послышался отчаянный вскрик кучера, то ли от удивления, то ли от боли, почти сразу же на козлах громыхнул пистолетный выстрел, за ним второй. Лошади отчаянно заржали — и карета понеслась со скоростью вихря.
Вслед за тем раздался вовсе уж панический вопль, что-то большое промелькнуло в лунном свете мимо окна кареты, с глухим стуком грянулось оземь, и лошади с диким ржанием сорвались в бешеный галоп. Карету раскачивало, швыряло, мотало, как попавшую в бурю лодку, всех троих бросало от стены к стене, друг на друга…
Экипаж трещал, казалось, он вот-вот развалится, лошади неслись, не разбирая дороги, карету швыряло на ухабах и колдобинах. За окнами дико накренялся, принимал самые неожиданные положения залитый лунным светом окрестный ландшафт, на какой-то жуткий миг показалось даже, что карета мчит, повернутая колесами к небу…
Они уже понимали, что на козлах больше нет кучера, что это его тело упало на обочину — но от растерянности не могли ничего предпринять, отчаянно цепляясь за сиденья. Обе дверцы давно распахнулись, хлопая с громким стуком, как калитка под сильным ветром. Раздался ужасающий треск — это правую дверцу снесло начисто о толстый ствол какого-то дерева, в опасной близости от которого пронеслась карета. Пушкин что было сил ухватил за воротник барона, которого едва не выбросило в образовавшийся проем, втащил назад.
Цепляясь левой рукой за прикрепленный к стенке широкий ремень, граф высунулся наружу до половины, протянул руку в сторону лошадей. Громыхнуло, внутренность кареты осветила вспышка пистолетного выстрела — Тарловски стрелял по лошадям, мчавшим карету по лесу, меж редких вековых деревьев. Кажется, пуля не достигла цели.
— Пистолеты! — прокричал граф, наугад протягивая за спину руку.
Кое-как пробравшись к оторванной дверце, Пушкин сунул ему в руку один из своих «кухенрейтеров». Выстрел. Снова, очень похоже, промах. Пистолет полетел на пол кареты. Второй выстрел. И снова промах — стрелять графу приходилось из неудобнейшей позиции, ежесекундно теряя равновесие.
Лошади неслись куда-то, время от времени издавая отчаянное, испуганное ржанье. Застонав от безнадежности, граф нечеловеческим усилием забросил тело назад, в карету — он едва не вылетел на очередном ухабе, обе ноги на несколько секунд повисли над землей.
— Смотрите! — вскрикнул Пушкин, указывая рукой.
Карета неслась по обширной прогалине, на фоне звездного неба четко обрисовались несколько крылатых силуэтов, вереницей пронесшихся справа налево — и лошади заржали еще пронзительнее, так, что это уже напоминало человеческий крик. Трещало дерево — но добротно сделанная карета каким-то чудом уцелела до сих пор в этой бешеной скачке, и колеса не сорвало с осей…
— Дорогу гусарам! — рявкнул внезапно барон.
Он бросился к проему, зажав трость в зубах за верхнюю треть, уцепился за стенки кареты, извернулся, сделал попытку забросить ногу на козлы. Сорвался, повис в нелепой позе, носки его башмаков чиркнули по земле, взметнув ворох слежавшихся листьев. Заорал:
— Помогите! Да не назад тащите, подпихните вперед!
Чувствуя себя горошинами в детской погремушке, оба его спутника пробрались к проему, приноравливаясь к толчкам и ежеминутно менявшей положение карете, подхватили барона, уже уцепившегося за крышу, сильно подтолкнули.
Сверху послышался ликующий вопль — барон взметнулся-таки на козлы. Закричал:
— Пошли вон, твари поганые! Вот я вас!
Золингеновский клинок сверкнул в лунном свете безукоризненной полировкой. Раздался глухой деревянный стук.
— Ага, не нравится! — торжествующе завопил барон. — Пошли вон, вороны чертовы! Убирайтесь в ад, откуда пришли!
Вслед за тем удары посыпались с невероятной быстротой, сталь молотила по дереву, неслись лошади, увлекая за собой отчаянно скрипящую карету, вот-вот готовую перевернуться. В переднее окошечко они видели, как барон, одной рукой цепляясь за козлы, ожесточенно наносит рубящие удары клинком — ага, пытается перерубить постромки, для чего его шпага приспособлена плохо… Время от времени он выпрямлялся, отмахивался шпагой от круживших вокруг крылатых силуэтов — и порой снова слышался глухой стук, как от соприкосновения двух твердых предметов…
Внезапно все словно бы остановилось на полном скаку.
Оказалось, что это лошади, освободившись от экипажа, уносятся галопом вперед уже самостоятельно, по-прежнему испуская отчаянное ржанье, крайне похожее на человеческий призыв о помощи, а карета, вихляя, кренясь в разные стороны, подпрыгивая и качаясь, явственно замедляет скорость. Треск справа, удар — карету подбросило в воздух, швырнуло оземь, что-то затрещало внизу, и она рухнула на левую сторону, ее потащило по земле в этом положении, словно легкую коробку, которой дал пинка от всей души пьяный мастеровой…
