Ознакомительная версия.
– Ваше Императорское Величество, клюет! – подсказывает военный министр Аракчеев. – Подсекайте!
Учить он меня будет… Тем более за время титулования рыбина ушла, обожрав червяка дочиста. Самому Алексею Андреевичу рыбалка надоела, и, бросив удочку на берег, граф развлекается подсказками, из-за чего возле него образовалось пустое место.
– Улов бы почистил, – попрекаю бездельника.
Тот неожиданно соглашается:
– Это можно, государь. Знаете, в последнее время начал задумываться о смысле жизни, и хотелось бы видеть его в гармонии с природой. Есть свои прелести в таких вот рыбалках и прочих крестьянских радостях.
Ага, Жан-Жак Руссо выискался или еще не родившийся Лев Николаевич Толстой. Отрастить бородищу до пупа, надеть вышитую рубаху до колен и в народ… И сдохнуть с непривычки на пахоте или сенокосе.
– Ты серьезно, Алексей Андреевич?
– А что?
– Да так, подыскиваю достойную кандидатуру в министры сельского хозяйства.
– Я не могу, – сразу отнекивается Аракчеев. – Мне и в армейском хозяйстве козлов с баранами достаточно, и ту необъятную ниву еще пахать и пахать!
Напугался, забрал ведро с рыбой, вытащил из-за голенища нож и ушел в тенек, недовольно ворча. Неужели действительно будет чистить? Чудны дела твои, Господи!
Ну да, точно, закатал рукава гимнастерки защитного цвета… Хотелось бы посмотреть, как бы он производил это действие в мундире старого образца! Ведь был чуть не первым противником введения новой формы. Был, пока однажды не сел за расчеты с пером и листом бумаги. Одно только единообразие сокращало расходы военного ведомства на обмундирование чуть ли не втрое, а отказ от излишнего украшательства увеличил экономию еще на довольно круглую сумму. Так что теперь если бы не погоны с зелеными, ввиду полевого выхода, звездами генерал-лейтенанта, Алексея Андреевича нипочем не отличить от нашего старшины из сорок третьего года.
Недовольство в офицерской среде продержалось дольше, но тут скорее обычное фрондирование, чем что-то серьезное. Не думаю, будто их благородия скучают по присыпанным пудрой и мукой парикам с буклями и косами, натирающим причинные места лосинам в обтяжку, перчаткам с раструбами, похожими на водосточные трубы. Срамота, одним словом.
Ладно, не будем на отдыхе забивать голову мыслями о проблемах, тем более поплавок из гусиного пера стремительно ушел под воду. Подсечка… Прямо целый кит! Уж никак не меньше ладони!
А какая свинья верхом по берегу скачет? Неужели обязательно нужно топать копытами, распугивая всю рыбу?
– Срочно! – гвардеец на взмыленной лошади издали машет пакетом. – Аллюр три креста!
И как его такого торопливого не подстрелили патрули? Если только опознали своего… Но Александру Христофоровичу будет обязательно поставлено на вид.
– Срочное донесение от графа Кулибина, Ваше Императорское Величество! – Курьер спрыгивает с седла, нимало не смущаясь полусотни нацеленных на него винтовочных стволов, и протягивает запечатанный конверт. – Беда, государь!
Ну все, пропал отдых. Так и знал, что заботы нагонят даже здесь, но не ждал их столь быстро. И какая, черт побери, может быть беда без моего на то разрешения? Кто допустил?
– Давай сюда! – Сургуч печатей хрустит под пальцами. Пробегаю глазами по неровным строчкам. – Александр Христофорович!
– Да, государь? – Дотоле неизвестно где пропадавший Бенкендорф является по первому зову.
– Объявляйте синюю тревогу и начинайте работать по второму варианту.
– Но… – Генерал пытается возразить.
– В задницу твоих воров и шулеров! Работаем, я сказал. Коня мне!
* * *
Сестрорецк. Полдень следующего дня
Граф Кулибин нервно мерил шагами комнату, и сидевшему на лавке мастеровому приходилось то и дело поворачивать голову, стараясь удержать высокое начальство в поле зрения. Деревянная колодка на шее, соединенная цепью с кандалами на руках и ногах, не способствовала подвижности.
– Ты хоть понимаешь, что теперь тебе будет, аспид? – В голосе Ивана Петровича уже давно нет ни злости, ни жалости. Там только равнодушие смертельно уставшего человека, от чего собеседнику становится еще страшнее. – Ты понимаешь?
Понимания нет, есть страх и недоумение.
– Дык это… – пытается развести руками. – Я же шибко пьян был.
Замолкает в полной уверенности, будто все объяснил и дальнейшие разговоры излишни. Мол, с пьяного какой спрос?
– А ты знаешь, Федька, что пьянство лишь увеличивает тяжесть вины?
– Как это так? – Похоже, что это открытие для мастерового стало почище открытия Америки Христофором Колумбом. – Как же так, Иван Петрович? Ведь кабаки-то царевы… Нешто государь Павел Петрович народу худого желает?
Кулибин плюнул на пол и отвернулся. Почти этими же самыми словами содержатель кабака Пафнушка Кучерявый оправдывал постройку своего заведения прямо напротив входа на Сестрорецкий оружейный завод. Важное казенное предприятие недавно обнесли высоким каменным забором, и вот точно у ворот, стоит только улицу перейти… Многие так и делали в Высочайше утвержденный обеденный перерыв, а кое-кто и с утра заходил поправить здоровье после вчерашнего. И вечером туда же.
Иван Петрович боролся с напастью по мере сил, сначала увещеваниями и штрафами, а потом, пересилив добродушный и мягкий от рождения характер, перешел к рукоприкладству. Так продолжалось до вчерашнего дня, когда на свою беду приехал из Петербурга академик и барон Товий Егорович Ловиц.
Педантичный и требовательный немец при посещении мастерской по нарезке винтовочных стволов сделал замечание едва стоявшему на ногах работнику, а в ответ получил удар ножом в сердце. Вызванный лекарь только развел руками и покачал головой – от смерти лекарства еще не придуманы.
Теперь этот самый Федор, закованный в железа, хлопал глазами в ожидании грядущего наказания. Каторга в Сибири или на постройке телеграфа его не пугали – всяко не тяжелее работы на заводе, а вот неизвестность и обещанный лейтенантом государственной безопасности сюрприз вызывали слабость в коленях и стук зубов. О новой «Тайной канцелярии» ходили жуткие слухи…
Стук в дверь. Кто это может быть? Свои вроде как приучены заходить без предупреждения, а чужих просто не пропустит бдительная охрана, оберегающая механика пуще глазу. Впрочем, многим ли она помогла покойному Товию Егоровичу?
– Войдите.
– Разрешите, ваше сиятельство? – На пороге лейтенант Зубрилин, переведенный в МГБ из гвардейских сержантов с повышением в чине. – Иван Петрович, получен приказ из Петербурга об объявлении синей тревоги.
– Так объявляйте, я здесь при чем? – удивился Кулибин, не слишком интересующийся армейскими сигналами и прочей терминологией.
Ознакомительная версия.
