Колон взял компас и знаком предложил мне подойти к его рабочему столу.
– Вот это расстояние соответствует одному градусу долготы, – начал объяснять он и аккуратно, чтобы не сдвинулась стрелка, положил компас на карту. Красный и синий концы стрелки расположились на одной параллели. – Все географы, мореходы и астрономы пришли каким-то чудесным образом к согласию, поделив экватор на триста шестьдесят градусов. Зато они расходятся во всем остальном. Первое, что надо понять, – какое расстояние соответствует одному градусу на экваторе. Аристотель, Эратосфен и Птолемей проводили разные опыты и пришли к разным выводам. Я придерживаюсь числа Птолемея, наименьшего из трех, и, соответственно, утверждаю: Земля вовсе не настолько велика, как думают простые люди, ибо один градус на экваторе – это пятьдесят шесть и две трети мили. Таково приблизительное, но, думаю, близкое к истинному значение.
– А при дворе думают, что при более коротком пути меньше риска? – предположил я.
– Вы все верно понимаете, – кивнул он и добавил, сверля меня взглядом: – Я продолжу объяснения, но не дай бог сказанное здесь просочится за эти стены…
– Не беспокойтесь, выйдя из вашей каюты, я буду нем как рыба.
– Мне удалось еще больше сократить все расстояния, используя вместо арабской, которую использовал в свое время Птолемей, римскую милю, которая короче. Сделав это, я получил длину градуса на экваторе равной всего четырнадцати лигам[37]. После пересчета этого расстояния на широте Сипанго получилось, что длина градуса – всего двенадцать с половиной лиг.
– Ловко придумано!
– Но все-таки мало знать, какова длина градуса, чтобы оценить расстояние от Испании до Сипанго. Надо еще разобраться, сколько градусов две страны разделяет. И здесь опять приходится делать выбор между расстоянием в двести двадцать пять градусов, известным из вычислений Марина Тирского[38], и в сто сорок четыре градуса, предлагавшимся Птолемеем. Из этих двух чисел я опять выбрал меньшее.
– Вот теперь мне ясно, почему все ученые, кого ни избирали их величества в советники, один за другим объявляли ваше плавание невозможным…
– Тут все дело в интерпретации, – возразил Колон. – Эти ваши ученые противоречат не мне, Птолемею!
– А если все они правы?
– Значит, мы погибнем от жажды посреди океана, такого огромного, что нам никогда не увидеть берегов…
– Верно. Но разве мысль об этом ни разу не приходила вам в голову?
Колон не ответил, и я осознал: да он ведь прекрасно понимает, что, манипулируя числами ради того, чтобы убедить ученых и других королевских советников, поневоле лжет не только им, но в равной степени и себе самому. И, чтобы остаться в здравом уме, ищет способ очистить с течением времени совесть от груза этой известной ему заранее возможности – возможности загубить экспедицию.
И если Веспуччи отправлял меня на верную смерть из честолюбия, то Колон вел меня к ней просто потому, что был ослеплен.
– Может, продолжим? – спросил я. Надо же было оборвать затянувшееся молчание.
– Давайте, – согласился он. – Но теперь следует разъяснить вам кое-что важное. – Он поколебался, но после паузы заговорил снова: – Что касается подсчета пройденных миль, нам придется вести двойную бухгалтерию…
– Это еще почему? – Его неожиданные слова порядком меня заинтриговали.
– Главное для капитана дальнего плавания – вовсе не умение читать карты и вовсе не способность хорошо управлять судном. Главное, видите ли, – это умение поддерживать на должном уровне дисциплину на корабле. Матросы, которые верят своему капитану, переживут и бури, и голод, ни разу ни о чем не спросив. Зато при малейшем сомнении матросы возомнят себя мореходами получше капитана, и в день, когда это случится, мы с вами окажемся под замком в трюме «Санта-Марии» или, если повезет меньше, на океанском дне.
– Понятно…
– Двойная же бухгалтерия позволит вести, с одной стороны, свой личный счет миль, где будут точно отражены все мои наблюдения, а с другой – счет, так сказать, для публики, где будет представлено куда более медленное продвижение флотилии. Поскольку нам неизвестно, куда мы идем, а потому неизвестно и когда окажемся на месте, эта методика подарит нам дней десять лишку в случае, если станем чересчур долго блуждать по океану.
– Неплохо придумано.
– Разумеется, нет необходимости уточнять, что стоит хотя бы кому-то на «Санта-Марии» пронюхать об этом обмане, нас с вами вздернут на ближайшей мачте задолго до того, как появится шанс умереть от жажды.
Первые дни плавания прошли без сучка без задоринки. Я вел двойную бухгалтерию, которой научил меня Кристобаль.
У лоцманов открытого моря[39] появилась досадная привычка отклоняться от курса на четверть мили к северу, и это вынуждало Колона, уверенного в нашем пребывании на широте Сипанго, часто их поправлять, твердя, что нам следует двигаться строго на запад.
Пятнадцатого сентября с неба на океан примерно в четверти лье от наших кораблей обрушился огненный столб. Матросы увидели в этом знак – дескать, флотилия сбилась с дороги, и хотели изменить курс, но адмирал упорно держался своего.
Шестнадцатого сентября наши каравеллы вошли в обширное зеленое пространство: поверхность океана была здесь устлана водорослями, напоминавшими речные, сквозь них то и дело проглядывали какие-то веточки, сучки и стебли тростника… Матросов это сильно возбудило, они решили, что берег уже где-то рядом[40], а когда я с помощью бечевки и кусочка мяса к вечеру выловил краба, возбуждение экипажа достигло апогея. Я отнес свой ошеломляющий улов Колону, и он, рассмотрев краба, пришел к выводу, что подобная особь не могла бы выжить дальше чем в двадцати четырех лье от берега.
Только – где же они, берега?
Назавтра над кораблями пролетела цапля – и экипажи всех трех кораблей встретили ее криками радости. Так же приветствовали они альбатроса, фаэтона, буревестников и разных мелких земных птиц, которые, по мнению мореходов, не имеют привычки спать на волнах.
В последовавшие затем дни моряки так жаждали увидеть землю, что приметы ее близости начали множиться: вот и вода, чудилось им, стала вдруг не такой соленой, вот и облака выглядят теперь большими и тяжелыми, точь-в-точь как те, что образуются над землей и предвещают дождь… И птиц над кораблями вроде как пролетает все больше…
Однако мы, как и раньше, находились посреди океана.
Колон пообещал тому, кто первым увидит землю, вознаграждение в десять тысяч мараведи[41], и «признаки близости земли», за которые можно получить награду, так взволновали матросов, что они поверили: каждому из них известно, где желанный берег. С той минуты на кораблях флотилии как на дрожжах росло количество «увидевших» сушу, а соответственно – и распрей.
