Ознакомительная версия.
Ехали на двух санях. Впереди Афанасий Дмитриевич в собственном одноместном экипаже (очень сокрушался, что не нашлось в нём места для Романа Григорьевича, даже своё хотел уступить — еле отговорил). Позади, на извозчике, остальные. Настроение же Ивана Агафоновича было чрезвычайно возбуждённым и приподнятым — ведь не каждый день простых чиновников вызывают к такому высокому начальству! Ивенский с Удальцевым чувствовали себя вялыми — длинный день начинал утомлять, лежали на сидениях под овчинной полостью, как два куля, уже и по сторонам почти не смотрели, и разговор не клеился. Только на Петровской площади Тит Ардалионович оживился при виде знаменитого памятника императору. Впечатлило его не столько величие скульптуры, сколько одна странность, бросившаяся в глаза: и легендарный гром-камень, служащий постаментом, и бока взвившегося на дыбы коня были испещрены множеством непонятных закорючек, нанесённых красной и белой краской. Кроме того, от задних его копыт и хвоста к вбитым в мостовую железным тумбам тянулись длинные якорные цепи. Ни на одной из гравюр с изображением известной скульптуры Удальцев не видел этого безобразия!
— Зачем же его так изрисовали? — разочарованно воскликнул он. — И к чему эти цепи?
Иван Агафонович снисходительно улыбнулся невежеству юноши.
— Видите ли, милейший Тит Ардалионович, сделано это без злого умысла, исключительно по необходимости. Это не просто рисунки, а особые магические символы. Дело в том, что монумент сей издавна имеет одно пренеприятнейшее, если не сказать, опасное свойство: в бурные осенние ночи он покидает пьедестал и рыщет по городу, до смерти пугая обывателей. То ли злой дух в него вселился, то ли ещё какая напасть… Да вы полюбопытствуйте, у Пушкина-Ганнибала Александра Сергеевича, «Медный Всадник» называется — там подробно описано…
«Интересно, — подумал Ивенский с раздражением, — если речь однажды зайдёт о баснях Лафонтена или, к примеру, грамматике Кирпичникова — он тоже посоветует нам непременно с ними ознакомиться?»
А Листунов продолжал ораторствовать:
— В былые времена народ был тише, умел терпеть. Но в последние годы горожане стали жаловаться и роптать, а купеческая гильдия обратилась с прошением вовсе убрать Всадника из Пальмиры, потому как особенно часто нападает он на торговое сословие, реже — на мелких чиновников. Ну, просьбу их городские власти удовлетворить не могли — всё-таки монаршей особе, основателю города памятник, не кому-нибудь. К счастью, был найден иной, менее радикальный выход. Теперь в начале октября на монумент накладывают особые чары, привязывающие его к камню, и дополнительно фиксируют цепями. По весне же охранные символы смывают щётками, и Медный Всадник радует глаз своим первозданным видом! — закончил Листунов с таким торжеством, будто он лично нашёл управу на беспокойную статую.
— Оригинальное решение, — сказал Роман Григорьевич из вежливости. На самом деле говорить не хотелось ничего, хотелось спать — бессонная ночь в поезде дала о себе знать.
А Листунова, на грех, разобрало: решил просветить приезжих, как следует вести себя на приёме у господина обер-полицмейстера. Принялся внушать, что стоять надобно смирно, опустив очи долу, если спросят — говорить тихо и почтительно, пока не спросили — помалкивать. И главное — не выскакивать вперёд старшего по чину, его превосходительство этого страсть как не любит… Иван Агафонович говорил, говорил, Ивенский с Удальцевым кивали на манер китайских болванчиков… Ох! Приехали, наконец!
Сани остановились перед внушительным зданием Северопальмирского Управления градоначальства и полиции.
— Кажется, дом убитого где-то неподалёку? — Тит Ардалионович сориентировался по шпилю Адмиралтейства.
— В квартале отсюда, — подтвердил Листунов. — Идёмте же, господа! И помните, о чём я вам говорил!
Впрочем, и четверти часа не прошло, как бедный Иван Агафонович понял, что все его поучения были напрасны. Не стал их превосходительство, господин обер-полицмейстер дожидаться, пока приезжий агент заговорит с ним тихо и почтительно. И спрашивать ничего не стал. Просто с порога сгрёб того в охапку, прижал к обширной груди.
— Роман Григорьевич! Душа моя! Сколько зим, сколько лет! Вырос-то как, а! Ведь я тебя, родной ты мой, последний раз в мундире Пажеского видел, мальчиком совсем! А нынче! — он чуть отстранил гостя, будто желая его получше рассмотреть, и отеческим жестом взъерошил его волосы. — Ну, разве не молодец?
Вопрос этот был обращён в пространство, но трое присутствующих с перепуга дружно закивали, дескать, да, да, конечно, молодец! Впрочем, господин Тутчев в их сторону и не смотрел, продолжал умиляться.
— У нас много судачили, удивлялись, когда ты по полицейской линии пошёл. А я всем говорил, и отцу твоему, Григорью Романовичу писал: не препятствуй, друг мой! Настоящий человек себя в любом деле проявит, а дело у нас нужное, государственной важности дело! Верно, я говорю?
— Верно, верно, — зашелестели трое.
А Михаил Евграфович перебил сам себя.
— Но что мы всё о деле да о деле? Рассказывай скорее, как сам, как батюшка твой поживает? А главное — как здоровье…
— …тётушки Аграфены Романовны! — без всякого почтения, со смехом перебил высочайшего начальника Ивенский.
— И-менн-но! — благодушно подтвердил его превосходительство.
— Ах, Михаил Евграфович, в последнее время столько народу интересуется её здоровьем, что даже будь она, тьфу-тьфу, не накаркать, больна, то уже непременно поправилась бы от такого сердечного участия!
Обер-полицмейстер удовлетворённо кивнул.
— Стало быть, здорова драгоценная Аграфена Романовна! Вот и славно!.. Но что это ты, милый мой, какого-то «Евграфовича» выдумал? Зови меня как обычно, дядя Михаил, не то огорчусь!.. И вот что скажи. Этот хлыщ из Министерства путей сообщения, как бишь его…
— Алексеев Модест Владимирович, — подсказал Ивенский.
— Вот-вот, господин Алексеев. Так он всё ещё вьётся около неё? Не отстал? — осведомился Тутчев с неприязнью тем более необъяснимой, что сам он имел и супругу законную и пятерых детей. — А, можешь не отвечать! По глазам вижу — вьётся! Ведь мы с ним стрелялись раз из-за неё, из-за тётушки твоей. Не знали, что она, бедняжка, давно просватана за старика… И Алексеев, выходит, обошёл-таки меня — дождался её, а я вот не дождался. Э, да что теперь говорить, время вспять не повернёшь… Смотри-ка, вечер на дворе, едем ко мне ужинать! Уж как Анна Павловна будет рада — она ведь тебя маленького на руках качала… А, господа! — только тут он вспомнил о посторонних, тихими тенями маячивших у входа. — Илья Дмитриевич, из сыскного, второго тоже где-то видел… А третий, молоденький — при тебе состоит? Помощник? Ну, и его бери с собой! Ужинать, ужинать, возражений не принимаю.
Ознакомительная версия.
