«Даже если и думают они там что-то, — размышлял я о своем окружении. — Пусть думают. Ничего от этого сейчас не изменится. Они же знают, что босс сильно головой ударился. В тот момент они все вздрогнули и испугались. Подумали, что сытая и безопасная жизнь закончилась. Как только Лев Давидович очнулся вся „свита“ облегченно выдохнула, утерев вспотевший внезапно лоб, и расслабилась. А чего им напрягаться? Все остались на своих местах. Троцкий как мотался по фронтам, так и мотается, как агитировал, организовывал, награждал и наказывал, так и продолжает. Как были интриги, так и не делись никуда. То, что Лев Давидович перешел в новое качество всему личному окружению только на руку. Вместе с его авторитетом поднимается и их личный авторитет. Хотя привычки шефа поменялись. Стал слова непонятные употреблять. И что? Ничего.
Новый имидж начальство себе создает. Правильно делает. До тех пор пока их лично не коснутся изменения, эти люди будут молчать и не сделают ничего против своего шефа».
Я встал и прошелся по салону, продолжая размышлять.
«Блюмкин и так под расстрельным приговором ходит. Ему деваться некуда.
Глазман? Заметил, конечно, но молчит. Секретарь он хороший, исполнительный. Что для них поменялось? — еще некоторое время я прокачивал ситуацию, потом сделал вывод. — Ничего. Как и для всех остальных».
Я еще некоторое время раздумывал. Наконец, придя к выводу, что максимум, что мое личное окружение может сделать — это пойти к доктору Дымковичу с вопросами. Доктор им скажет, что после таких травм головы и не такое случается, все окончательно успокоятся до тех пор, пока их привилегии не будут затронуты.
Сделав этот вывод, я вернулся в своих размышлениях к интернационалисту-Бронштейну.
Периодически создавалось впечатление, что товарищ Бронштейн демонстративно подбирает свое окружение из иностранцев. Перед его глазами постоянно стоял примером Наполеон Бонапарт. И чему удивляться, если ситуации в обеих Революциях и Русской и Французской, были очень похожи. В октябре 1917 года Лев Давидович увидел свой шанс и рванул на вершину «Олимпа». Желание обладать Властью и диктовать свою волю, было одним из самых главных для Льва Бронштейна. Иногда определяющим. Часто, особенно во время многолюдных митингов, он испытывал состояние экстаза от одного осознания того, что вот эти тысячи людей по одному его слову готовы сделать все, что угодно. Угодно ему. Захочет Лева Бронштейн, и пойдут эти люди убивать, а захочет, пойдут умирать. Это кружило голову почище любых наркотиков или стимуляторов и хотелось все больше и больше.
Конечно, присутствовал и некий революционный романтизм, и восторженность, и некая эйфория от причастности к «Великому», а в том, что события, происходящие сейчас в России именно Великие, сомнений никаких уже не возникало. Быть среди тех, кто вершит судьбы истории очень сложно, но очень почетно, а осознание этого очень приятно. К сожалению, очень мало кто задумывается о том, что революция не делается в белых перчатках и о том, что людей на вершине власти развращает именно возможность списать и оправдать все свои ошибки и просчеты, всю кровь и грязь, революционной необходимостью или требованием момента. Практически никто не может после этого остановиться и наступает момент, когда во главу угла ставится сухой и абсолютный прагматизм.
Именно так и произошло с тем, предыдущим Троцким.
«Именно на этом и будут играть Сталин и Дзержинский, — вывел я для себя. — В чем они могут меня подозревать?»
Вопрос был самым главным. Ответив на него, можно было так или иначе прокачать ситуацию и просчитать действия соратников.
Подумав я начал отвечать на поставленный вопрос.
«Во-первых. Они могут подозревать меня в том, что я хочу от них избавиться, свалив на них запланированные мною неудачи, а Пермь это ловушка.
Во-вторых. Они могут думать о том, что я копаю непосредственно под Ленина, мечу на его место и именно для этого я и сменил имидж столь резко. Однако ситуация совершенно не ясна и поэтому понять, что на самом деле происходит, они не могут.
Вывод — Сталин и Дзержинский просто обязаны проверить меня каким-то образом».
Я усмехнулся и начал размышлять о том, что Коба и Яцек могут предложить Троцкому? Постепенно ситуация прорисовывалась.
Первым из возможных вариантов было устранение Ленина и создание Триумвирата Троцкий — Сталин — Дзержинский. Если точнее, править будут двое. Феликс Эдмундович нужен будет для ширмы, для создания видимости демократии управления. Можно предложить вариант изоляции Ленина по причине болезни, но это долго и требует большинства голосов ЦК партии.
«Им нужно проверить меня быстро. Значит, изоляция отменяется и остается только предложение физического устранения. Хитрый грузин Сталин вполне способен такое предложить. Что еще?
Могут предложить устранение Свердлова и пост Председателя ВЦИК, оговорив для себя какие-то блага и посты. Вряд ли конечно, но такой вариант тоже надо учесть. Конечно вариант слишком прямой, но вполне в стиле главного чекиста».
Тут я подумал о том, что с другой стороны, мелковато такое предложение для того Троцкого, которого Сталин и Дзержинский знали хорошо. Первый вариант еще, куда ни шло, но все равно. Настоящий Лев Давидович на такое не повелся бы. Слишком примитивно. Они должны предложить ему Власть с большой буквы. Возможность неограниченно ей пользоваться. Тут любой задумается, и отказаться от их предложения Льву Давидовичу должно быть трудно.
«И ведь все равно что-то придумают, — я стоял у окна вагона и смотрел на темноту, сквозь которую летел поезд. — Вот только что?»
Все варианты, которые приходили мне в голову практически сразу же отметались, как только я чувствовал, что та часть, которая осталась от настоящего Троцкого, презрительно фыркает. Лев Бронштейн мог принять предложение, но только в том случае, если оно гарантированно давало ему в руки единоличную Власть и безграничное влияние. Такого предложения Коба и Яцек ему сделать не могли, что означало, что их имена фигурировать не будут. Некто придет и предложит нечто от третьей стороны.
Сторон было много, как и вариантов.
Например, придет эмиссар Антанты, который предложит разделить Россию на несколько независимых государств и отдать одно из них в кормление Льву Бронштейну. Троцкий был против Брестского мира, авторитет большой, армия в его руках, лучше к нему попытаться, чем к Ленину.
«Что они могут попросить взамен? Уничтожение большевиков и анархистов, с остальными Европа вполне может договориться. Вполне реальный вариант. От такого отказаться сложно будет», — я прислушался к внутреннему голосу, но тот молчал, видимо обдумывал предложение, а это означало, что разбор ситуации пошел в правильном направлении. Я принялся размышлять дальше.
