На путях станции стояло два огромных, видимо, наспех составленных поезда из вагонов всех трех классов и даже четвертого класса (для китайцев и чернорабочих). Они были битком набиты: люди сидели, лежали не только на диванах, на скамейках, но между ними, даже в проходах, на полу…
Преобладали женщины и дети. Тут же были нагромождены какие-то узлы и просто кучи вещей, в которых перепутались и предметы роскоши, и предметы самой насущной необходимости…
Видимо, беженцы хватали первое, что попало под руку… У многих не было ничего теплого… Толпа китайцев вела y вагонов бойкий торг меховыми (часто подержанными) куртками, грошовыми чайниками, какими то подозрительными съестными припасами… Современному Взыскательному Читателю эта сцена живо напомнила остановку поезда «Пекин – Москва» в Ярославле…
Платили китайцам деньгами, кольцами, браслетами, брошками… Бушевала какая – то вакханалия грабежа, умело пользующегося еще неостывшей паникой…
Местное начальство, само захваченное врасплох, было по горло завалено своим делом. Наводить порядок пытались какие то добровольцы – офицеры и чиновники, да те пассажиры и пассажирки, которые не совсем еще потеряли головы, или уже опомнились…
To тут, то там раздавались истеричные рыдания, отчаянный призыв врача к больному ребенку, мольба о помощи…
Очевидец пишет: «Знакомое дело! Как при боксерах, в девятисотом! – заявил вдруг рослый путеец в распахнутой на широкой груди форменной тужурке, обращаясь к нам, пассажирам экспресса. – Ну, господа, выворачивайте чемоданы! А 1а guerre соmmе a 1а guerre! Придет нужда, сами возьмем, не спрашивая, где придется!»
И право – странно, какую силу убеждения имеет вовремя брошенное слово: чемоданы пассажиров были действительно ими вывернуты, добровольно!
Башлыки, фуфайки, меховые шапки, валенки, даже белье, все это в несколько минут перешло из экспресса в поезд беглецов… И как же неловко, и даже жутко, а вместе с тем хорошо и тепло было Семёнову на сердце, когда он слышал отрывочные, полные смущения, но зато и глубокого чувства слова благодарности…
Рядом, у зелёного (!) вагона третьего класса, Семёнов вдруг заметил Моисея Абрамовича Гинзбурга – богатейшего человека, поставщика Эскадры…
«Здравствуйте, Гинзбург! Откуда и куда?»
«Сейчас из Артyра, a вот куда – не знаю! Помогаю, как могу, провожаю офицерских жен, детей… Все бросили, бегут… Совсем сумасшедшие…»
При этом он не выворачивал чемоданов (y него самого их не было), но зато выворачивал карманы, a когда содержимое их иссякло, принялся писать чеки, которые ходили в Маньчжурии не хуже золота…
Однако, отправление поезда на Южно-Маньджурскую дорогу задерживалось…
Офицеры сидели с Гигнзбургом за чаем в станционном буфете и жадно слушали новости. Узнать пришлось не Бог весть как много. Без объявления войны, японские миноносцы вечером атаковали нашу эскадру, стоявшую на внешнем рейде без сетей и со всеми огнями.
«Но, Ви мене понимаете, когда я утром увидел под маяком на мели „Ретвизан“, „Цесаревич“, „Палладу“… Русская эскадра! Наша эскадра! Господи, Азохан вей!»
Он схватился за голову… И, слушая его, глядя ему в глаза, всякий верил его ужасу, его горю…
Он был по природе чужой, но он так сжился с ней, с Россией, с этой Эскадрой, что тут не было места коммерческому расчету… и полу-шуточное прозвище «старого приятеля» невольно сменялось в душе другим – «старый друг».
«Ho, что, каковы повреждения?»
«He знаю точно… „Ретвизан“ – в носовой части, „Цесаревич“ – корма, чуть ли не винты, и ведь дока нет! Понимаете: дока нет!…
„Паллада“ – пустяки – дыра большая, но починят…
Ай-ай-ай! Как можно? Как можно? Говорят: приказано – экономия… Ну, пусть экономия, но зачем отвечать – „так точно, все обстоит благополучно“… Теперь, наверно, будут док строить! И денег не пожалеют! Подлец Ходорковский подряд, верно, получит… Поздно!… Ах!… Наша эскадра!…»
«Снявши голову, по волосам не плачут. Нечего горевать задним числом, – угрюмо промолвил рослый путеец. – Как-нибудь надо выкручиваться. Что-нибудь мы же делать будем…»
«Умирать будем!» – звенящим, нервным голосом крикнул с соседнего стола молодой артиллерийский подпоручик…
«Это наша специальность… Жаль только, если без толку…» – мрачно отозвался тут же сидевший пожилой капитан.
«Ho дальше? Дальше?»
«Что ж дальше? Потом пришли, постреляли сорок минут и ушли.
Kaк именно было дело, право, не знаю. Hарочно ли ОНИ стреляли по городу, или перелеты, – не спрашивал… Просто – из города бежали все, кто мог… Говорили, если бы крепость была готова к бою, им бы здорово попало, но только ведь y нас…»
Рассказчик вдруг замолчал, боязливо оглянувшись, и ни за что не хотел доканчивать начатой фразы.
«Приедете в Артур – сами узнаете. У Вас ведь там знакомые…» – скороговоркой шепнул он Семёнову на ухо.
Между тем… Общее настроение какими-то неуловимыми путями сообщалось всем присутствующим…
Полковник Линевич словно помолодел на 20 лет, забыл про свои недуги и явно пренебрегал не только погодой, но даже и фенацетином. Лихо опрокинув стакан «смирновской», он пустился в долгие и малопонятные окружающим воспоминания о штурме Геок-Тепе…
Начальник поезда яростно доказывал всем и каждому (хотя никто с ним не спорил), что никакое начальство не имеет права не пустить его в строй, в одну из батарей отдельного Восточно-Сибирского дивизиона, где он был вольноопределяющимся, что для комендантства над воинскими поездами найдется довольно народу, но он, прапорщик запаса, должен быть на своем месте…
«Наши, наверно, пойдут в первую голову! – восклицал он. – Наши не выдадут!»
И он, видимо, даже жалел присутствующих, незнакомых с его батареей.
«Первый блин комом – велика важность!» – басил рослый путеец. – «Скажем так: нам всыпали! А дальше? Ведь за нами вся Россия!» – и, к общему веселью пародируя манифест Отечественной войны 1812 года, возглашал: «Отступим за Байкал! Оденемся в звериные шкуры! Будем питаться монгольскими лепешками, но не положим оружия, доколе ни одного вооруженного неприятеля не останется не только в пределах нашей территории, но даже и на материке Азии!»
Между тем отправление поезда на Артур снова и снова откладывалось… Полковник Линевич опять разболелся: пил фенацетин, принимал бром и не только бранился, но даже роптал на Провидение…
«Лейтенанта Семёнова! Есть здесь лейтенанта Семёнова?!» – китаец – рассыльный с телеграфа, в синей форменной фуражке на круглой черноволосой голове, держал в руке запечатанный конверт…
Вручив посыльному пятак на чай, Семёнов разорвал облатку и, развернув серый лист, прочитал наклеенные на него узкие строчки телеграфной ленты
