Генрих едва удержал смешок. Ишь ты - пожить успел. Тебе-то, дурачок, чем гордиться - тем, что в стеклянном веке пеленки пачкал? Молчал бы уж лучше. Как же это обидно, на самом деле! Если и появляются у той эпохи заступники, то либо сумасшедшие, вроде Сельмы, либо такие вот племянники торгашей, которые в светописи ни уха ни рыла, но зато имеют вагон свободного времени, чтобы рассуждать о ней с умным видом, поедая пирожные.
Было бы, наверно, забавно, если бы 'фаворитка' и в самом деле сумела 'пустить историю по новому руслу', как она выразилась вчера. Можно представить, как запищали бы все эти кудрявые мальчики, поняв, что в мире светописи они - невостребованный балласт. И что общество, выкинув их за борт, не потеряет ничего ценного...
Генрих одернул себя. С такими мыслями надо быть осторожнее, иначе можно до чего угодно додуматься. Вон, как Сельма сегодня - тоже 'выбросила балласт', пятерых бойцов одним махом. А она ведь предупреждала - не зарекайся, Генрих, мы с тобой одинаковые...
Все-таки хорошо, что он не пытался убрать клеймо. Неизвестно, как подействует на рассудок резкое усиление дара. Может, именно из-за этого Сельма окончательно спятила, и без клейма он, Генрих, ей уподобится - пойдет по трупам к новому миру.
Если, конечно, вообще переживет процедуру.
Нет, уж увольте.
Скоро он вернется домой, отоспится и в ближайшие дни носа не высунет за порог. Именно этого, между прочим, требовал генерал. Что ж, не будем прекословить начальству. Тем более, помочь следствию Генрих ничем не может. Кого 'фаворитка' хочет убить - не знает, где она теперь скрывается - тоже.
Больше не слушая, о чем говорят соседи, он хмуро дожевал свою порцию, вышел на улицу и поймал проезжающего извозчика. На вокзале, купив билет, перешел в просторный зал ожидания и оставшееся время сидел, безучастно глядя перед собой. Мысли клубились, как дым от сигар в кофейне, и развеивались бесследно, не успевая обрести плотность.
И опять вагон катился по рельсам, а за окном тоскливо проплывали пакгаузы, запасные пути и чахлые деревца. Лишь когда показались давешние военные склады, Генрих оживился, вспомнив, как в этом месте ему привиделась Сельма. Вдруг сейчас решит повторить?
Глухая стена, как тогда, загородила солнце. Окно превратилось в зеркало.
Но 'фаворитки' в отражении не было. На этот раз картина оказалась иной - настолько, что Генрих не сразу ее осмыслил.
Рядом с ним сидели четверо мертвецов.
Нет, это не были трупы с истлевшей кожей и пустыми глазницами. Внешне они ничем не отличались от обычных живых людей. Даже улыбались, но он знал, что это обман. Потому что они мертвы уже много лет.
Франц, Эрик, Людвиг и Вальтер - добровольцы, которые согласились подвергнуться вивисекции. Согласились, потому что не могли знать, чем все это обернется. Иначе просто плюнули бы в лицо вербовщику из конторы.
Эрик умер спустя три дня после начала эксперимента (остановилось сердце), Вальтер - через месяц после того, как проект закрыли. Остальные двое угасли в течение полугода. Генрих не знал, почему сам он до сих пор жив. Наверно, оказался самым упертым. Или, скорее, самым везучим.
Теперь они смотрели на него спокойно и без упрека. Рыжий Франц-хохмач подмигнул и, подняв руку, поскреб указательным пальцем между бровей. Словно подсказывал - давай, приятель, сковырни, наконец, это долбаное клеймо.
Остальные кивнули - да, сковырни! Генрих хотел объяснить им, почему так делать нельзя, но вспомнил, что они нереальны. А потом заметил, что за их спинами в противоположном окне происходит что-то неладное. Там был виден уже не зимний пригородный пейзаж, а штормовое море, и вал с гребнем пены вздымался темной стеной, готовясь обрушиться на беззащитный берег...
Солнце, выскочив из засады, брызнуло в окно ярким светом. Генрих инстинктивно зажмурился, а когда проморгался, зеркального отражения уже не было. Призраки мертвых друзей исчезли.
И что это должно означать? Нынешнюю галлюцинацию тоже навела 'фаворитка'? Или опять постаралось его, Генриха, подсознание, растревоженное за последние дни? Выходит, не зря он опасался за свой рассудок.
В каждом безумии, впрочем, есть своя логика. 'Идет волна', - так ему написала Сельма в записке. Метафора - прозрачнее некуда. Дескать, еще чуть-чуть, и старый мир будет просто смыт. Ну да, 'фаворитка' ведь говорила, что на мелочи не разменивается. Тут мания величия - такого масштаба, что даже немного завидно.
Самое смешное (и самое страшное тоже) в том, что Сельма искренне верит - цель достижима. И, судя по ее заявлениям, имеет совершенно конкретный план.
Нет, правда, что нужно такого сделать, чтобы железный век прекратился? Хотя бы чисто теоретически? Убить короля и канцлера? Посадить на трон кого-нибудь из Стеклянного Дома и запретить машины? Выглядит, опять же, бредово, но предположим. И в сотый раз вернемся к вопросу - зачем в этом случае убивать аптекаря и механика?
Он ломал над этим голову до самого вечера - сначала в поезде, потом в извозчичьем экипаже; за обеденным столом, в ванной и, наконец, в любимом кресле возле окна. Единственным результатом этих раздумий была головная боль - тупая и раздражающая. Давно стемнело, и можно было ложиться спать, но сон, как назло, не шел.
Генрих поднялся с кровати и какое-то время бесцельно бродил по комнатам. Заглянул в шкафчик, достал коньяк - и со вздохом сунул обратно. Пить не хотелось.
Нужно было отвлечься.
Подойдя к книжным полкам, он бережно провел пальцем по корешкам. Вот они - проверенные друзья, которым не грозит превратиться в призраков. Только они в последние двадцать лет придают его жизни некое подобие смысла.
Генрих понял, о чем он хочет прочесть.
О светописи - но не о той, которая представляется Сельме в ее фантазиях, а о реальной, служившей человеку верой и правдой много веков. О том, как она впервые открыла людям свои секреты.
Быль, осевшая на книжных страницах, подарит успокоение.
'Обретенный свет', - гласила надпись на переплете. Томик сам собой открылся на любимой главе. Эту историю Генрих знал почти наизусть. И сейчас, скользя глазами по строчкам, он видел все картины ясно и четко, будто листал страницы собственной памяти.
Сухим и теплым выдался в долинах Эльзаса май 770 года от рождества Христова. Пригорки, увитые виноградными лозами, выгибали спины, будто коты, пригревшиеся на солнце. Изумрудно зеленели поля, тени от облаков скользили по ним беспечно и невесомо. Коровы отъедались на лугах после весенней бескормицы, а их хозяева поднимали к небу глаза, вознося хвалу Господу за эти благословенно-тихие дни и моля продлить мир во владениях франков.
