22
Потолок уходил ввысь, даже не потолок, а своды, мощные, могучие, каменные, но Вабилов не чувствовал простора, напротив, казалось, что камень рухнет, задавит.
Ничего, простояла ратуша сколько-то веков (эстонцы любят точность), простоит и сегодня.
Он оглядел зал - поверх бумаг, его речи, четыре машинописных листка, которые Вабилов с профессорской неловкостью устраивал на пюпитре. Принц Улаф, члены Нобелевского комитета, магистрат, дипломаты и даже свой брат ученый - из Юрьева, Упсалы, Пастеровского института и даже, кажется, из Торонто.
Речь. Знаменитая нобелевская речь. Прямая трансляция из зала ратуши. На волне две тысячи четырнадцать метров. Рядом с микрофоном загорелась красная лампочка. Эфир открыт.
Он испугался - свои слова исчезли, спрятались в порыве благоразумия. Как просто - отчитать написанное, выверенное и одобренное.
Лампочка замигала, торопя.
- Коллеги! Сегодня мой день. Мой. Я шел к нему много лет, теряя по пути воздушные невесомые иллюзии и обретая факты. Первосортные полновесные факты. Аксиома - ученые работают во имя прогресса. Цель науки - всемирный прогресс, - волнение ушло, лишь эхом отдавались слова в голове. - Стало меньше болезней. Сникла трахома. Исчезла черная оспа. Кто-нибудь видел в этом году оспу, а? Пусто стало в природе, господа. Пусто. А она этого не любит. И не терпит. Как сказал гениальный Ломоносов, сколько чего отнимется в одном месте, столько прибавится в другом. Гони натуру в дверь, она вернется в окно. А если окна нет, мы его прорубим. Мы - ученые. Служители прогресса. А что есть движитель прогресса? Война! Моя страна воюет, отстаивая свободу всего мира, отстаивая высокие идеалы человечества. Огнем, свинцом, газами. Только этого мало. Микробы, крохотные, невидимые, не оставляющие после себя разрухи, не портящие движимое и недвижимое имущество - вот то, что надо. Экономно. Культурно. Гигиенично. Одна беда - нет в природе таких микробов. Чума, холера, сибирка, желтая лихорадка - укрощены. Всем детишкам делают прививки от туберкулеза. Ну, и заодно нагружаем защитой от вышеперечисленной четверки. Я думаю, мы не одни такие умные. А, коллеги? (Все-таки перебор с коллегами. Хотя легкий юмор в нобелевской речи - традиция давняя). - Так вот, если укрощены свирепые болезни, нельзя ли раздразнить привычные, обыденные, те, с которыми мы живем почти мирно. Всякие там чирьи, заеды, угри, с которыми бабушки наши управлялись печеным луком? Сложная задача? Сложная. Но прогресс (слово отозвалось в голове свистом серпентария - прогрес--)! Наука умеет многое. И ей это удалось. Нам удалось. Мне. Удалось банальный гноеродный микроб стрептококк сделать неукротимым, свирепым, бешенным. Достаточно грошовым пульверизатором разбрызгать десять граммов культуры в этом славном древнем зале - и к завтрашнему вечеру присутствующие будут представлять собой куски зловонной разлагающейся протоплазмы. А в последующие сутки умрут контактировавшие с вами. Зато на третий день микроб вернется в неактивное состояние, и войска - освободители войдут в город, неся уцелевшим, если таковые найдутся, свободу, равенство и братство.
Вабилов перевел дух. Часть публики зааплодировали - те, кто не понимает по-русски. Ничего, растолмачат.
- Мы… Я это сделал. Да. Не в пробирке. В капитальном масштабе. Тонны культуры готовы к употреблению. В любое время - через год, неделю, сейчас. О нет, не волнуйтесь, Таллину ничего не угрожает - пока. Обработке подвергнутся страны побольше. Еще больше. От моря до моря, от океана до океана.
Фотовспышки засверкали чаще. Дошло, наконец. И лампочка у микрофона погасла. Ничего, он уложился.
- Я еще раз благодарю вас за возможность высказаться. Разумеется, я не могу принять присужденную мне награду. Поздно. Лет десять назад…
К нему подскочил атташе, почтительно, но жестко взял под локоть. Кольнуло, ровно клопик укусил. Вот, значит, как это делается…
- Господа, господа! - а волнуется, дам забыл. Вабилов не вырывался. Зачем? Он все сказал. Дикси. - Многоуважаемый лауреат переутомился, - никакого желания возражать не было. Даже отрицательно покачать головой. Даже перевести взгляд. - Последнее время господин и госпожа Вабиловы работали на пределе человеческих сил. Работали сутками с благородной целью - защитить человечество от ужасов бактериологической войны. Да, кое-где вынашиваются такие планы. Я не уполномочен заявлять конкретно. Но всем присутствующим ясно, откуда исходит угроза. Чувство огромной ответственности, исключительной важности результатов исследований были бы непосильны для большинства людей, но господин Вабилов работал с феноменальным упорством, отдавая всю мощь интеллекта на благо России, всего человечества. И, поверьте мне, достиг многого. Но кошмары возможного применения противником антигуманного оружия продолжали его мучить, и вот сегодня, в день триумфа, когда господин Вабилов позволил себе, наконец, расслабиться, они настигли его. Небольшой отдых, и…
Вабилов рассмеялся, если бы смог. Какая ерунда. И как сейчас приятно. Настоящее блаженство.
Он осел, как снеговик под нежданным мартовским дождем, мягко и мокро. Фу, неудобно…
- Врача! Скорее врача! У него обморок!
Его бережно уложили на носилки, и Вабилов почувствовал, как плывет в воздухе, на ум пришла иллюстрация из "Нивы" - санитары выносят раненого с поля боя, но он сам же удивился сравнению: какого боя? Ведь так хорошо!…
- Ты, душенька, иди… отдохни, знаешь… - Гагарин постарался успокоить жену.
- Как он мог! Как он мог сказать такое! - жена покраснела от гнева и негодования.
- Смог, видишь, - Гагарин выключил аппарат, музыка, сменившая трансляцию с нобелевской церемонии, погасла вместе с зеленым глазом настройки.
- Но ведь это… неправда?
- Ну разумеется, душенька. Абсолютная ложь.
- Что же ты теперь будешь делать?
Гагарин понял, что жену волновало не содержание речи Вабилова, а то, как это отразится на его, Гагаринской карьере. Умница, хоть и дура.
- Не тревожься, душенька. Мы наведем порядок. Никому неповадно будет повторить этакое. Ты отдохни, - повторил он.
Жена ушла, поняла, что мужу надо работать. Последнее время все чаще и чаще он ложился заполночь, и она привыкла к этому. То есть не привыкла, но притерпелась, правда, стала больше есть сладкого, набрала вес, но такова, похоже, судьба всех жен людей власти.
Гагарин поудобнее устроился на диване. Народ требует, господа. Возмутительнейший случай. Беспрецедентная наглость зарвавшихся индивидуалистов. Что-нибудь в этом духе. Предварительной цензуре в России - быть. Завтра сенат утвердит временное положение. Сенату многое, многое придется утвердить, - Гагарин постучал по дереву. Он не был суеверным, но - на всякий случай.
Телефонный звонок застал его у глобуса, на котором он разглядывал Североморск, оттуда с минуты на минуту должен был отправиться отряд дирижаблей.
- Гагарин слушает!
Сбивчивый, взволнованный голос сообщил о покушении на Государя.
- Он жив?
Этого звонивший не знал. Спешил срочно доложить.
- Хорошо, выезжаю, - Гагарин посмотрел на часы. Да, именно сейчас дирижабли поднимаются в воздух. Перелет через Северный полюс. Американцы и помыслить не могут о возможности атаки с севера, все их силы стянуты к Атлантическому побережью. То-то удивятся.
Он надел мундир, простой, непарадный, пусть видят - он тоже солдат.
В тяжелые времена все - солдаты.
- Я скоро, - бросил Семен водителю. Тот молча приложил руку к козырьку форменной фуражки. Нынче я барин.
Портье за стойкой виновато развел руками:
- Сегодня для вас ничего нет, мистер Блюм.
- Пишут, - утешил его Семен.
Старый лифтер поднял его на свой этаж - дом претендовал на аристократичность, служащие носили подобие ливрей, и Семен чувствовал себя опереточным самозванцем, Мойше в гостях у графа, с переодеваниями и фарсом в антракте.
В своей квартире, приличной даже по меркам этого района, он не чувствовал себя дома. А где чувствовал?
Привести в порядок дела, так. Семен рассеянно прошел по комнатам, пытаясь понять, есть ли у него подобные дела. Сесть и написать завещание: "Находясь в трезвом уме и здравой памяти, я, Семен Блюм…" Завещать-то особенно нечего. И некому.
Барсик неспешно соскочил с кресла, подошел и потерся о ноги. Ну, о тебе, дружок, позаботятся. Соседка, которая в его отсутствии присматривала за котом, не даст пропасть красавчику. Он открыл холодильный шкаф, поискал на полках. Пакет молока был третьедневный, но Барсик не побрезговал, начал лакать.
Еще дела?
Нехотя он сел за письменный стол. Здесь он почти не работал, никаких архивов, теорем на полях книг, рукописей.
Из нижнего ящика правой тумбы он достал пакет с письмами. Тонкая стопочка, от близких из России.
