заточенная неволей в монастырь, к бывшему мужу относиться стала как к кровному врагу.
На кого еще можно опереться?!»
Алексей принялся одеваться, продолжая размышлять над сложившейся ситуацией. Облачился за несколько минут в свое единственное чистое одеяние, покосился на разложенный арсенал — полдесятка шпаг, дюжина пистолетов и три коротких драгунских фузеи, что передали уехавшие за «бугор» его лейб-кампанцы.
«Интересно, как там у них — потянулась ли за ними погоня? А Петр Алексеевич, поди, сейчас беснуется?! Даже представить не могу, какими матами и проклятьями меня сейчас осыпает. Алексашке Меншикову туго будет — письмецо Толстого с предупреждением до него не дошло. Может „батюшке“ его выслать с оказией — такой сговор вельмож за его спиной вряд ли царю понравится?! Так и сделаю!»
Дверь заскрипела — вошел староста, а вместе с ним еще два мужика, один чернявый как цыган, другой кривой на один глаз. Все низко поклонились — Алексей встал, но брать оружие в руки не стал, только гадал, для чего такой компанией к нему явились.
— Это он, — неожиданно произнес одноглазый и повалился на колени, ткнувшись лбом в землю. За ним рухнули двое других, распластались и начали хором причитать:
— Прости, государь-царевич, не признали поначалу!
— Данке шен, майн херр!
— Шнелль, — кинув служанке мелкую серебряную монету, Фрол поторопил ее с уборкой, повернулся и вышел за дверь, оставив крохотную щель. И припал к стене, тайком подсматривая за женщиной.
Служанка разложила рубашки и подштанники, тщательно их протрясла. Затем сложила все белье на каменную полку — в камине пылал огонь, и требовалось просушить одежду, что слежалась в седельных чемоданах, которые были прикуплены по случаю в Вильно.
Везде, где только могли, они оставляли для преследователей метки, чтобы облегчить тем погоню. Вот и сейчас, добравшись за семь дней до Кенигсберга, он решил снова немного помочь соотечественникам, своим злейшим врагам, что гнались за ними во весь опор.
Фрол Андреев был сыном бедного суздальского дворянина, в свойстве через мать кровно связанный с родом Лопухиных. Только тем тридцать лет тому назад подвернулась невероятная удача — на дочь окольничего Иллариона Абрамовича обратила внимание сама вдовствующая царица Наталья Кирилловна, сочтя пригожую, но «худородную» девицу пригодной женой для своего взбалмошного сына, чтобы тот потихоньку остепенился в размеренной семейной жизни.
Правительница Софья Алексеевна, старшая сестра царя Петра тому браку не препятствовала, и зря — по московским обычаям женатый царевич превращался в полноправного царя. К тому же Лопухины род многочисленный, бедный и захудалый, как псы встали на сторону своего зятя, служа ему поддержкой и опорой в период юности.
Прасковью Лопухину, что была старше будущего мужа на целых три года, и засидевшуюся в девках, стали именовать Евдокией. Дабы не путать с другой царицей из рода Салтыковых, что стала женой царя Ивана, старшего брата Петра — но глуповатого, вечно болезненного и удивительно доброго. А заодно заменили имя царского тестя с неблагозвучного Иллариона на Федора — в честь Федоровской иконы, почитаемой еще боярами Романовыми, что потом стали московскими царями и самодержцами.
С приходом на царствование Петра в 1689 году, Лопухины решили, что их час настал — известные ябедники и сутяжники вскоре обозлили все московское боярство и дворянство. Но их не трогали всерьез пять лет — дождались смерти властной царицы Натальи Кирилловны, которую не зря «Медведихой» именовали заглазно.
Лопухиных отодвинули в сторону петровские ставленники, а прошло еще пять лет, как их все расчеты на царицу Евдокию рухнули в одночасье. Вернувшийся в Москву из «Великого Посольства» Петр Алексеевич поехал не к законной супруге, а к своей любовнице Анне Монс в Немецкую слободу. И принял решение казнить надоевшую жену, правда, Лефорт отговорил его от такого опрометчивого шага. В разводе разгневанному монарху отказал даже патриарх Адриан, так потом и в постриге царицы в монашки. Да и сама Евдокия яростно противилась тирании мужа, ведь на ее руках был восьмилетний царевич Алексей.
Но царь Петр принял твердое решение — Евдокию насильно заставили принять постриг в Суздальском монастыре. Патриарх попал в опалу, после его смерти поставили местоблюстителя, а царевича Алексея отдали на воспитание тетки, царевны Натальи. Лопухиных задвинули подальше всем родом, чтобы под ногами не путались. Роптать они сразу прекратили, прикусив языки, но были сильно недовольны…
Сам Фрол по службе так и не поднялся — без покровителей сделать это чрезвычайно трудно, если только не попасться царю на глаза. Служил десять лет простым драгуном, выбравшись в сержанты — но чина был лишен за проступок, совершенно ничтожный, по воле всесильного Меншикова, что просто придрался в плохом настроении. А Силантия вообще приказал выдрать без всякой пощады батогами, наплевав на артикул. Попытка пожаловаться царю привела к тому, что под палки легли уже оба.
Преподанный урок был ими усвоен до «самых печенок», а все должные выводы сделаны!
Так что они оба возненавидели царя Петра, что не разобрался в деле, или, наоборот, показал всем, что жаловаться на его любимца нельзя. И вот тут, по дороге на Ригу их вовлек в заговор с целью спасения царевича Алексея Петровича командир роты Огнев, которому они оба доверяли.
Это был шанс, который не каждому выпадет в жизни!
Оба хорошо знали, что царь Петр ослабел здоровьем, несколько раз был при смерти, тяжко страдая от болезни. А если он умрет, то на престол взойдет именно царевич Алексей.
Его единокровный малолетний брат Петр Петрович, рожден солдатской шлюхой, что по прихоти судьбы стала супругой царя. Но отнюдь не самой царицей, ибо ее не венчали на царство — такие нюансы все очень хорошо понимали. А потому к царствованию мальчишку никто из вельмож не допустит, и Сенат будет против. Все прекрасно понимают, что за ним будет стоять вдовая царица, прежде бывшая к тому же женой шведского кирасира, а за ней сам «светлейший князь» Меншиков, из самой грязи вылезший в наперсники царя дворовой конюх, торговавший пирогами по Москве.
Так что если помочь Алексею, то рано или поздно он взойдет на престол и отблагодарит своих спасителей. Уже сейчас Фрол стал сержантом его Лейб-Кампании, не просто вернув прежний чин, но пребывая уже в ранге поручика. А если станет офицером роты, где будущий царь начальствует капитаном, то уже доберется до чина полковника. А такие головокружительные перспективы сделать карьеру дурманят голову почище хлебного вина, учитывая, что шеренга соискателей вожделенного генеральства состоит всего из трех человек…
Фрол с ухмылкой смотрел за служанкой, что в полной растерянности смотрела
