на этой фотографии. Мы радовались из-за этой дурацкой жвачки. Веришь ли? Я её с тех пор в руки не беру…
— … Не всё тогда до нас долетало. Многое падало на пол. Но там были менты и солдатики — они не позволяли нам ничего подбирать. Чуть выше, в девятом ряду тоже сидели иностранцы. К ним нас не пускали. Мы с братом видели, как канадцы бросали жвачку на балкон. Но туда она почти не долетала, падала вниз. Наши ещё проигрывали два три, когда народ уже двинулся к выходу, рядом с которым стояли канадские автобусы. Все говорили, что канадцы и там будут жвачку швырять…
— … Наши хоккеисты отыграли шайбу. Матч закончился ничьёй. Как только раздалась сирена, все пацаны с нашего и с соседних рядов ломанулись к тому балкону. Мы с братом тоже туда пошли. У нас были с собой значки — думали, что поменяемся с канадцами. Мы вместе с толпой побежали по лестнице. В сторону первого выхода. Когда погас свет. Никита был рядом со мной. Я точно это помню. И помню, как впереди кто-то закричал: «Остановитесь!» Наверное, тогда всё и началось…
— … Помню, как рядом со мной кто-то упал. Образовалась свалка. Я оглядывался по сторонам, искал Никиту. Меня толкали со всех сторон, буквально несли в сторону первого выхода. Сзади парни кричали: «Давай, иди!» Они не знали, что ворота закрыты. Получился живой пресс. Никто не понимал, что происходило. Хаос, темнота, крики пацанов и чьи-то стоны. Я тоже кричал: ругался, звал брата. Меня толкнули в спину, повалили на пол. Там уже кто-то лежал, подо мной. Мне наступили на живот…
— … Махал кулаками. Кровища текла по лицу. Мне кажется, я слышал голос Никиты. Он прозвучал там, около накопительной площадки. Нас толкали вперёд. Я почти не дышал. Слышал, как справа от меня хрипел какой-то пацан — я не видел его лицо. Слышал, как стонала девчонка. Где именно она была, я не понял: то ли впереди, то ли внизу. Я её не искал: я высматривал в этом аду своего брата. Не помню, сколько всё это длилось. Наверное, с полчаса. Может больше. Может и меньше…
— … Открыли ворота. Мы дружно двинулись вперёд. Темно. Мне кажется, я на кого-то наступал. Всё это было словно во сне. Мне и сейчас это иногда снится. Стало вдруг больше воздуха. Я вдохнул полной грудью и будто опьянел от счастья и восторга. Смотрел на лица вокруг. Видел пацанов из нашей школы. Они меня встретили около выхода. Сказали, что у меня разбито лицо. Я даже не понял, когда мне сломали нос. Болели рёбра. Они и сейчас временами болят после того случая…
— … Выносили людей. Кто-то сломал руку или ногу. Кому-то пробили голову. Складывали на снег и мёртвых. Я видел парня из своего двора — ему выдавили глаз. Но я тогда к нему не подошёл. Потому что искал Никиту. Подумал, что он пошёл к автобусу канадцев. Или рванул домой: вдруг, он решил, что я уже там. А потом я увидел брата на снегу. Мёртвого. У него была кровь на губах и на подбородке. Ему продавили грудную клетку. Я склонился над Никитой. Взял его за руку…
— … А потом кто-то громко сказал: «Мы его забираем!»…
* * *
Котова оторвала взгляд от документа, всхлипнула, вытерла платком слёзы.
Посмотрела на меня.
— Серёжа, как такое может быть? — спросила Лена. — Как такое может быть у нас, в СССР?
По стеклу за моей спиной всё ещё стучал мелкими льдинками бушевавший на улице ветер. Стрелки висевших на кухонной стене часов показывали начало второго ночи. Я сварил новую порцию кофе, пока Лена читала «документ» (проделал это аккуратно, без шума). В кухне нашей съёмной квартиры кофейный запах вновь затмил все прочие (даже аромат духов Котовой). Из украшенных красными маками чайных чашек поднимался пар, похожий на дымок двух крохотных пожаров. Моя чашка наполовину опустела. Но Лена к своей чашке пока ни разу не прикоснулась. Словно не замечала её. Она носовым платком стирала со своего лица слёзы, шмыгала носом. Я заметил пару мокрых пятен от её слёз и на серой странице «документа».
— Серёжа, неужели такое действительно произойдёт? — спросила Котова, всхлипнула. — У нас в стране? В Москве? Этот мужчина… в твоём сне говорил… погибнут двадцать один человек. И ещё примерно столько же получат увечья.
С её подбородка сорвалась капля, блеснула в свете электрической лампы и упала на столешницу (в сантиметре от края «документа»). Лена снова мазнула платком по глазам.
— Десятого марта этого года во дворце спорта «Сокольники» состоится товарищеский матч хоккейный команд, — озвучил я главную информацию из своего «документа». — Сыграют юниорская сборная СССР и команда юниоров из Канады. Во время игры иностранцы будут бросать в толпу зрителей на трибуны жевательную резинку и прочую ерунду. На тот матч соберётся много народу: в основном, подростки. Многие из них придут туда именно за жвачкой. А после игры около запертого выхода из ледовой арены возникнет давка. В которой погибнут двадцать один человек. Из них — больше десятка детей. Ещё человек двадцать-тридцать получат всевозможные увечья. Среди погибших во дворце спорта «Сокольники» будет двенадцатилетний Никита Смирнов, с которым мы недавно познакомились в поезде.
Я сделал глоток из чашки, смочил горло тёплым горьковатым напитком. Лена шмыгнула носом.
— И всё это случилось из-за какой-то жвачки? — сказала она. — Из-за такой… ерунды? Разве… такое может быть? Серёжа, ведь это же очень глупо. Неправдоподобно. Ужасно. Ведь он же говорил, что там была милиция. И солдаты. Как они такое допустили?
Котова развела руками. Приподняла брови.
Я ответил:
— Мирный… Павел Смирнов сказал, что начальник отделения милиции и его заместитель за этот случай получили тюремные сроки. Я так подозреваю, что за проявленную преступную халатность. Я думаю, что милиционеры хотели, как лучше…
— Халатность⁈ — воскликнула Котова.
Я указал на лежавший рядом с Леной уже слегка намокший «документ».
— Тот хоккейный матч среди юниорских команд будет уже третьим по счёту, как сказал Павел. Дети и подростки к тому времени уже узнают, что на двух предыдущих матчах канадцы раздавали жвачку. Думаю, что в «Сокольниках» в тот день соберётся много подростков из ближайших московских школ. Как Паша и говорил, они принесут с собой значки и прочую мелочёвку для обмена с иностранцами. Хоккейный матч не
