Александр-Адольф замолчал, давая возможность ученому переварить услышанное. Гейнзеберг лишь хлопал глазами, его поразила осведомленность и проницательность фюрера. Он все же спросил:
— Но вроде графит не годится в качестве замедлителя…
Александр-Адольф в ответ сердито тряхнул головой, челка едва не забилась в глаза:
— Это случайна ошибка… В графит попали чужие примеси… Проверьте еще несколько раз годится ли он в качестве замедлителя или нет! Исключите всякие добавки, что был эксперимент чистым. Реактор должен заработать в ближайшее время. И осторожнее, уран и плутоний; чрезвычайно токсичные элементы, а радиация смертельно опасна. Нужны специальные защитные костюмы, со свинцовыми прокладками, а ученых необходимо беречь. Ведь они представляют огромную ценность… Хотя Сталин и говорил: незаменимых людей не бывает, но каждая замена это потери! И потери порой невосполнимые! Так, что примите меры безопасности при работах, повышенные меры безопасности, пусть, даже если они потребуют дополнительных расходов.
Гейнзеберг поспешил с фюрером согласиться:
— Да мы как всегда мудры величайший. Мы проводили исследования, и установили, что радиация очень вредна. Впрочем, супруги Кюри как раз и умерли от излучений. Большое спасибо вам, что вы заботитесь о нас простых смертных…
Александр-Адольф грустно кивнул:
— Увы, и вы смертны, и фюрер смертен! Да Всевышний Бог имеет начало и вероятно конец. Вряд ли его личность существовала бы всегда!
Гейнзеберг слегка удивился:
— А почему вы так думаете фюрер?
Александр-Адольф пожал плечами:
— Сам фактор существования зла и горя во вселенной, свидетельствует; что Бог несовершенен, так любое творение есть в той или иной степени отражение сущности Творца. А если бы сущность Творца, была идеально совершенной, абсолютным добром, то во творении не нашлось бы отражение зла, тем более в таком колоссальном количестве. Порой кажется, что зло заполняет собой практически всю вселенную, где лишь изредка встречаются островки добра…
Гейнзеберг с грустной улыбкой кивнул:
— Мне тоже порой так, кажется!
Александр — Адольф ускорил свой шаг по двору, девчата-прислужницы автоматически отходили подальше, видимо опасаясь услышать, недозволенные тайны. Фюрер продолжил:
— А если характер Всевышнего, не совершенен, то он не может находиться в застывшем состоянии. Он или движется в сторону совершенствования и добра, или опускается в пучину деградации и зла. А будь Всевышний вечным, то наша вселенная давно бы стала или настоящей преисподней, или неописуемым, непостижимым для воображения раем. Ты что напрашивается вывод: либо Всевышний тоже имеет определенное количество лет своего существования, либо существует определенный дуализм. Два всемогущих Бога — один добрый, другой злой либо…
Гейнзеберг докончил:
— Бога вообще не существует!
Фюрер хихикнул сквозь зубы:
— Смелый вывод и вместе с тем вполне логичный! Хотя если признать, что Бога нет отвергнув подобную аксиому, то нужно принять за данное что-то другое; например вечность материи…
Гейнзеберг вполне логично заметил:
— Предположить бесконечное существование чего-то безличностного, куда логичнее, чем конкретной личности! Ведь разум сама по себе субстанция настолько хрупкая, что предположить, что он существовал всегда, да еще в самом совершенном и всемогущем варианте, на редкость неправдоподобно! Предположить изначально, что совершенно простое, совсем элементарное еще можно, а вот чтобы изначально было сверхсовершенство… Непостижимо!
Александр-Адольф указал рукой на выход и предложил:
— Прокатимся немного… Надоела власть. Может цирк посмотрим… Кстати каждой личности, по крайней мере пока она развита претит рутина. Если предположить, что Всемогущий Бог существовал всегда, то до того как он начал творить прошла бы бесконечная бездна времени, и можно было бы просто сойти с ума от рутины. Да если предположить, что наша вселенная далеко не первая, но все равно, сколько бы не было вселенных, их число, как и есть число сотворенных конечно. Потому что само понятие сотворенный: подразумевает и материальную конечность, и начало самого процесса создания иных миров. Как давно бы это процесс творения не начался, он все-таки начался, а значит, существовал бесконечно долгий период времени, когда Господь не творил. Это тоже существенный аргумент в пользу того, что вряд ли предвечное могло иметь личностный характер.
Гейнзеберг направившись вслед за фюрером, спускающимся по лестнице к автомобилю, заметил:
— А если предположить, что времени не было и оно тоже было создано?!
Фюрер презрительно фыркнул:
— А что это меняет. Личность на то и личность, что мыслит, рассуждает, осознает себя. Если Всевышний личность, то он себя осознает, даже если нет времени, и думает, размышляет, потому это разумная личность. Что можно на это возразить.
Гейнзеберг заметил:
— Без времени, возможно, Господь Бог, не ощущает рутинности, и давления обыденности…
Александр-Адольф и тут не согласился:
— Если Господь и личность, и всемогущ, о он в любом случае должен мыслить, а его всемогущество заключаться в бесконечных массах энергии… Это энергия, не может быть абсолютно застывшей как и мысль. Иначе будь это абсолютной спячкой, Господь не сумел бы проснуться, и начать творить. А если спячка не абсолютна и мыслительные процессы протекаю, то они подвержены влиянию рутины…
Полковник СС Дэсс глумливо произнес:
— Ну что мальчишка… Хочешь облегчить свою участь расскажи нам где спрятаны сокровища шейха. Мы в долгу не останемся, знатным шейхом сам сделаешься.
Али судорожно дергался. На голых пятках много нервных окончаний, а огонь это жестокая боль. В воздухе все сильнее и сильнее ощутим запах паленого. Мальчик все сильнее хрипел, по его щекам стекал пот и слезы:
— Я не знаю… Не знаю…
Дэсс щелкнул пальцами в воздухе:
— Не ври, я ложь насквозь вижу! Тем более, что ты сам сказал, что не скажешь. Мы тебя замучаем до смерти и…
Али втягивал и вытягивал свой тощий, но с довольно рельефным прессом живот. Он старался сдержать крики, что не показать, что ему больно, но предательское тело не хотело терпеть. Слезы из глаз текли непроизвольно, и арабскому мальчишке было стыдно, что он плачет как девочка. Но, увы, остановить слезы и постанывание не в его силах, хотя из судорожно прокушенной губы стекает струйка крови. Дэсс тем временем чтобы усилить болевые ощущения; взял с раскалившимися концами щипцы и взялся за тощее ребро мальчишки. Осторожно сжал своими сильными лапами, и принялся выкручивать. Али застонал значительно громче, боль была невыносимейшей, из горла вырывалось:
