Анна телеграмму получила, испугалась, положила в карман — и снова благополучно забыла. Никогда никуда не торопясь, Нюра терпеть не могла принимать скоропалительных решений в частности и решений вообще, рассчитывая, что все решится и без ее участия.
Разрешилось все уже известным нам способом.
Воскресным утром, когда Татьяна Константиновна встала с постели и после зарядки пошла умываться, взору ее предстала пустая гостиная. То есть гостиная без Гены. Диван был собран, подушка, одеяло и простыня аккуратно лежали на столике, а зятя и след простыл.
Татьяна Константиновна почувствовала себя неуютно. Почитай, запугала вчера зятя, в угол загнала. Конечно, сначала она заглянула в комнату к Анне, затем вышла на лестничную клетку: вдруг курить вышел? — и только выскочив на улицу и пять минут простояв под жутким декабрьским ветром, всматриваясь в предрассветные сумерки, Татьяна Константиновна поняла: ушел.
Остро запахло неприятностями.
Аннушка проснулась и вышла на кухню, когда Татьяна Константиновна в дурном настроении нарезала батон.
— Мам, а Гена где? — спросила дочь, не обнаружив своего мужа.
— Не знаю, — раздраженно ответила мама, не глядя на дочь, — работу, наверное, пошел искать.
Ссоры вновь не вышло. В полном молчании позавтракав, женщины разошлись по комнатам. Прямо скажем, что отсутствие скандала атмосферу отнюдь не разрядило. Татьяна Константиновна напряженно думала, где же она допустила ошибку, и никак не могла понять, где именно. За всю свою жизнь, если, конечно, не считать неудачного замужества, Анина мама не допустила ни одной ошибки, а тут вдруг, ни с того ни с сего, какой-то Гена испугался суровой тещи. Да и Аня в результате оказалась таким же таинственным овощем, как и ее муж. Это удивляло Татьяну Константиновну больше всего: уж кого-кого, а свою дочь она знала как облупленную. По крайней мере, до последнего времени.
К обеду Гена по-прежнему пребывал незнамо где. Нюра вошла в мамину комнату и тихо спросила:
— Ма, что ты вчера сказала Гене?
— Ничего особенного, — ответила мама, ничем не выдавая своего волнения.
В глазах Анюты читалось недоверие, и Татьяна Константиновна посчитала возможным частично посвятить ее во вчерашний приватный разговор с Геной:
— Попросила не обижать тебя, вести себя достойно…
— Это правда?
— Правда.
Нюра всхлипнула:
— Тогда почему он ушел? — и слезы хлынули из глаз полноводной рекой.
Мама собрала в кулак всю свою волю и не заревела вслед за дочерью. Вместо этого она сказала:
— Нюришна, мужчины делятся на тех, кто любит, и на тех, кто уходит. Если он ушел — значит, и не любил.
— Может, ты ему не понравилась? — не унималась Аня. — Мамочка, ну зачем ты с ним сразу так строго?..
Татьяна Константиновна хотела было ответить, но Аня даже слушать не стала — убежала в свою комнату.
Но как только панцирная сетка Аннушкиной кровати панически взвизгнула после падения в оную кровать тела, в дверь позвонили. Мама и дочь пришли к финишу одновременно, но отпирать бросилась сама Аня. Руки ее тряслись от волнения, она теребила замок и никак не могла его открыть. В результате мама решительным движением корпуса оттеснила Нюру от двери и дверь открылась.
Разумеется, что это был не Гена, а ожидаемая еще в пятницу Душейко с видеокассетами.
С половины десятого до десяти вечера Татьяна Константиновна и Аня мерзли у автостанции, выглядывая, нет ли среди пассажиров последнего на сегодня автобуса до Западноуральска Гены. Не увидев никого, кто хоть чем-нибудь походил бы на пропавшего мужа и зятя, две одинокие женщины вернулись домой и, не поужинав и не пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим комнатам.
Всю эту ночь мама не сомкнула глаз, прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты Ани: как бы девка руки на себя не наложила. Поэтому утром она встала невыспавшаяся, в плохом настроении, с твердым намерением отчитать на работе всех подряд. Татьяна Константиновна обожглась чаем, раскокала блюдце, порезалась осколком и порвала колготки на самом видном месте под коленкой. В самом дурном расположении духа она разбудила дочь на работу, велела приготовить на сегодня что-нибудь на свое усмотрение и выскочила из квартиры. И едва не упала с лестницы, потому что запнулась о спящего на коврике под дверью Гену.
— Ты где был? — сурово спросила мама у хлопающего заспанными глазками и истово стучащего зубами зятя. — Только не надо говорить, что пиво пил.
— Так я это… работал, — виновато пролепетал Гена. При этом от зятя действительно разило пивным перегаром.
А было так: весь на нервах от тещиной речи, Гена ни свет ни заря отправился на поиски работы. А так как все, что умел Гена — это грузить, он отправился по магазинам в поисках вакансий.
В первых двух магазинах, которые назывались «Эдем» и «Космос», ему отказали в конституционном праве на труд, причем заведующая «Эдема» сделала это в такой резкой форме, что, покинув помещение, Гена долго стоял у входа и несколько раз вслух повторял только что услышанное, чтобы крепче запомнилось. По силе воздействия эту фразу можно было бы сравнить разве что с ракетой СС-20, а приложить кого-нибудь столь витиеватым матом Гена всегда был готов и не стеснялся учиться у других. Люди сторонились матерящегося молодого человека, некоторые, с опаской оглядываясь на Гену, переходили на другой конец улицы.
Впрочем, он этого не замечал, поглощенный повторением урока.
Потом Гена еще посетил несколько магазинов, пока не набрел на «Эдельвейс», салон модной мебели. Мебели там было действительно много, насколько она модная — сказать трудно, ибо Геннадий в этом вопросе, как и в большинстве других, не разбирался и разбираться не хотел.
Не долго думая, он вошел внутрь.
По торговому залу с зеркальными потолками и мраморным полом сновала, элегантно лавируя между диванами, креслами, тахтами, барными стойками и барными стульями, а также между прочей дребеденью из семейства мебели, женщина средних лет, размеров и внешности.
— Галочка, Мила, ну сделайте же что-нибудь. Ну, парней своих позовите. Мила, у тебя папа еще очень здоровый…
— Вам грузчики не нужны? — обратился к женщине Гена, безошибочно опознав в ней заведующую.
Та замерла, осмотрела Гену и заворожено прошептала:
— Есть бог…
Оказывается, уже сорок пять минут на улице ждет «КамАЗ», груженый итальянскими кухнями, а грузчиков нет. Один с перитонитом вчера попал в больницу, второй в отпуске в Москве, третий — выходной, на рыбалку уехал с самого утра, четвертый забухал — позавчера ушел куда-то в гости и до сих пор не вернулся… Конечно, виноват был сам «КамАЗ», его ведь вчера ждали, а он, скотина, по дороге сломался, но ведь разгружать его надо.
Позвонили сторожу, и вскоре Гена с Петром Сергеевичем, как звали оного сторожа, вносили ящики с итальянскими кухнями в магазин, а водитель за свой брак в работе был прикомандирован в помощники.
Разгружали до обеда. Галина Борисовна, заведующая, успела оформить Гену грузчиком официально, а девчонки-продавщицы разглядывали Геннадия с нескрываемым интересом.
А потом из продмага напротив прискакал дяхон вида прохиндейского и жалостного одновременно, которого Галина Борисовна называла Борис-Борисычем, и попросил гаврика на помощь — кулинарию выгружать.
— У него ж санитарной книжки нет, — с насмешкой в голосе сказала Галина.
— Галиночка, ну что ты в самом деле, — плаксиво забубнил Борис-Борисыч, — выходной же, кто у него санитарную книжку спрашивать будет?
Он осмотрел Гену вроде придирчиво, но бегло и спросил:
— Ты, случайно, дриспепсией не болен?
— Чё? — не понял Гена.
— Жидкий стул на нервной почве не беспокоит? — рявкнул дяхон.
— Не… — протянул свежий, с пылу с жару грузчик.
— Вот видишь, он здоров, — с видом победителя повернулся Борис-Борисыч к Галине Борисовне. — Давай, не жадничай, одолжи ослика покататься.
— Вы бы, дяденька, не обзывались, — Гена не на шутку обиделся. — Щас, небось, не крепостное право, мое желание тоже спрашивать полагается. А если обзываться будете — я ради вас и на унитаз не сяду, так ходить буду.
— А за деньги? — спросил дяхон.
— Конечно, — легко согласился Гена.
И после обеда он добросовестно выгрузил лотки с кулинарными изделиями, а потом двигал коробки, бочки и ящики, долбил лед и подметал крыльцо.
А потом настал момент реванша, потому что мебельный «Эдельвейс», продуктовый «Эделина» и упомянутый уже выше «Эдем», в котором продавалось все для ремонта и благоустройства жилища, суть одной конторой оказались. И часов в пять к Галине Борисовне позвонила Клавдия (с ударением над «и»), та самая, что так сурово отбрила Гену на первом этапе его поисков, и попросила Галю, чтобы та припрягла кого-нибудь из своихх мальчиков помочь унести домой пять банок акриловой краски, после рабочего дня, разумеется. Галина согласилась, причем сама вызвалась проводить до Клавдии мальчика. Мальчиком, естественно, являлся Гена. Галина подкатила к нему на мягких тапках и сказала:
