— Батьку, путайте ноги своего жеребца… Срачкороб, чтоб его… ракету свою пускать будет, татар на нас погонит.
— !!!
Гетман вспомнил свои ощущения при первом пролёте этого дьявольского изобретения Москаля-чародея, и его отвратительное настроение стремительно ухудшилось. Ведь действительно тогда чуть не усрался. Но что поделаешь, соскочил с коня и спутал его ноги, потом, подумав немного, положил спутанного коня на землю.
Тем же самым занимались все казаки, поминая своего неуёмного собрата подходящими прилагательными и существительными. Он же скакал во всю прыть прямо от табора, вытягивая за собой сразу два чамбула, то есть сотен пять-шесть всадников. Наглец и не подумал прикинуть вариант несрабатывания ракеты.
Срачкороб хорошо рассчитал. Догоняя его, чамбулы сблизились, передние всадники в них уже раскручивали арканы, горя желанием лично поймать беглеца, когда тот соскочил с лошади, пропав таким образом из поля зрения казаков. Все замерли, кое-кто, успевший сделать на него ставку, с замиранием сердца. И тут все услышали. Ракету. Точнее, услышали леденящие сердце и кровь звуки, которые она издавала при полёте. Многие закрыли уши руками, но помогало это слабо.
Уже слышавшие эту жуть и знавшие о её, в общем-то, безвредности, казаки, тем не менее, перепугались снова. Можете представить, что творилось в толпе татар, почти настигшей Срачкороба?* "Смешались в кучу кони, люди…" — это как раз о них. Десятки всадников, которых, казалось, только смерть может вышибить из седла, да и то не наверняка, валились под копыта своих лошадей. Взбесившиеся кони топтали друг друга и собственных всадников, разворачиваясь от воплощённого в ракете УЖАСА. И среди всадников, и среди лошадей были умершие от разрывов сердца или инсультов. Все лошади, сумевшие развернуться, вне зависимости, усидели ли на них всадники или нет, рванули прочь.
В том числе — на передвижной лагерь запорожцев, на телеги. И они не подумали останавливаться перед каким-то препятствием, когда за спиной ТАКОЕ. У казаков воцарилось "веселье". Снеся, как сор, телеги, взбесившийся табун ворвался в табор и принялся его крушить. Имей возможность сумевшие усидеть в сёдлах всадники управлять своими скакунами, могли большие трофеи взять и великий вред запорожцам нанести. Впрочем, кони насчёт вреда и сами постарались. Затоптав насмерть несколько казаков, порушив палатки, погубив немало имущества. В таборе воцарился хаос, так любимый поклонниками фэнтези.
Для не попавших под удар ракеты чамбулов выпал редкостный шанс — погромить врагов. Но они им не воспользовались, а, развернувшись, во весь дух драпанули от страшного места. И маловероятно, что существуют в мире всадники, которые могли бы их в тот момент догнать.
Всё в мире имеет свойство кончаться. Постепенно сошёл на нет и бардак в таборе наказного гетмана Матьяша. Срачкороб, увидев, что натворил, от греха подальше отправился в Монастырский городок самостоятельно. Местный климат конкретно этого места в это время мог оказаться для него фатальным. Более благоразумным для него было бы вообще вернуться в Сечь. Но он предчувствовал, что возле наказного куренного Васюринского и его друга Москаля-чародея будет ещё много интересного, и был готов рискнуть.
Окончательно табор успокоился только к ночи. Подсчёты прибылей и потерь оказались не такими уж отрицательными, какими казались вначале. Удалось захватить почти семьдесят пленников, правда, человек пять были не в своём уме. Выловили казаки сотни три лошадей, с лихвой перекрыв свои материальные потери от происшествия.
Самым популярным человеком среди запорожцев в этот, да и в последующие дни был, безусловно, Срачкороб. Многие предлагали сменить ему имя на ещё более экзотическое. Несравненно большее количество казаков жаждало добраться до его шеи. Существовала и фракция, сошедшаяся на мысли, что вешать такого негодяя — значит позволить ему покинуть этот свет слишком легко. Варианты более правильного для него конца перебирались весь путь до Монастырского городка, впрочем, постепенно сходя на чистую теорию. Большинство казаков были людьми отходчивыми и ценили личностей, умевших развлечь и позабавить товарищей. Срачкороб в этом отношении был вне конкуренции, посмеяться в той жуткой замятне было над чем, так что страстное желание повесить негодяя ко времени прибытия сильно угасло. Способствовал угасанию злости и наказной гетман. Ему мечталось повесить кучу провинностей на Васюринского. Двукратный погром собственного табора был бы хорошим дополнительным доводом. Но если за один из погромов кого-то повесят, то на другого этот грех не свалишь. Поэтому никакого стремления к казни Срачкороба Филипп не проявил, наоборот, уговаривал людей успокоиться и простить товарища. Что не все охотно, но сделали.
Среди трофеев были опознаны роскошный Юзефов жупан и его родовая сабля, с которой он никогда не расставался. Гетману принесли их показать. Состроив приличное случаю лицо, внутри Матьяш радовался. Одной опасностью меньше. А потом он догадался, что, заметив отравление одного из доверенных джур хозяином, Юзеф испугался и драпанул. Да крайне неудачно выбрал время и направление побега. Филипп сбросил эту заботу с плечей, да по закону подлости, работавшему уже тогда, на них немедленно свалились другие неприятности. Конечно же, более тяжкие.
Кошмары тоже сны.
Монастырский городок, 25 березоля 7146 года от с.м.
(4 апреля 1637 года от Р. Х.)
Проклятое, ненавистное наказному гетману быдло бесновалось со всех сторон, что-то вопило, визжало и свистело, но Филипп ничего не слышал. Совсем. Он весь был в размышлениях о собственной судьбе и божественной справедливости. Как безразличны были ему их крики, так не волновали перекошенные от злобы рожи. Незнакомый казак, весь в конопушках, хотя зима до недавних пор вела арьергардные бои с наступавшей весной, злобно скалил зубы. Рядом орал, аж слюна летела, смуглый, как цыган, плохо бритый тощий и длинный козарлюга, вроде бы смутно знакомый. Потом бросился в глаза — и здесь от него покоя нет — свистящий сразу в четыре пальца, от натуги аж глаза выпучились, Юхим Срачкороб. На этого человека не реагировать было невозможно. Даже в этих страшных обстоятельствах Филипп ощутил тяжесть в кишках.
"Господи Боже мой! Почему же такие выродки, открыто противостоящие свету истинной веры, могут свободно ходить по земле? Отчего на них не проливается твой гнев? По какой причине самые твои преданные и самоотверженные слуги не имеют на эту землю доступа, вынуждены таиться здесь? Ведь явно с нечистой силой связан этот негодяй!"
Гетман пожалел, что недавно выступал за прощение Срачкороба.
"Нет предела человеческой неблагодарности!" — окончательно осознал Филипп. От этого болезненно защемило его сердце. Он понял, что погрязшие в грехах казаки обречены на вечные адские муки. Именно обречены, нет им спасения.
Между тем его вели казнить. Филиппов взгляд давно, сам собой, прикипел к большому дерюжному мешку, к которому его, вывернув до боли руки, тащили. Держал мешок, конечно же, разодевшийся, как на важный праздник, проклятый колдун Васюринский. Старый враг, будто охраняемый нечистой силой от него, верного слуги Господа. Растянув горло мешка пошире, характерник ехидно ухмылялся, глядя на своего наказного гетмана. Бессовестные гайдамаки воткнули Филиппа, ещё час назад имевшего право распоряжаться их жизнями по своему усмотрению, в мешок, как свиную тушу.
— Пшепрашам за беспокойство, просим пана гетмана в достойное его место! — услышал-таки Филипп слова своего врага, в момент предпоследнего акта своей казни.
"Подлый предатель! Устроил мятеж, грязно интриговал, о богопротивном колдовстве и говорить нечего! Ещё и издевается над неправедно поверженным!" — возмущался гетман, очень грубо запихиваемый в мешок. Не церемонясь, казаки приподняли его, чтоб засунуть жертву в дерюжное узилище полностью. То, что их недавний командир оказался там вниз головой, их не смутило ни в малейшей степени. Как не тронул их и его вскрик от боли. Со злорадными комментариями они завязали горло мешка верёвкой и, не задумываясь об ощущениях казнимого, поволокли его по земле. К реке, куда же ещё? Одни волокли, другие не ленились лупить по мешку палками.
"Больно! Больно же! Да спаси же меня, Господи! Ведь утопят, действительно утопят!"
Заныли новые ушибы и старые раны, острая боль пронзила всё тело от вывихнутого при сдирании перстня среднего пальца правой руки. Филипп осознал, наконец, что чуда спасения его из лап взбесившихся казаков не будет, тоскливо завыл. Настолько громко, что был услышан всеми в шумной толпе. Но никакой жалости казаки, жаждавшие казнить своего недавнего командира как можно более позорно, не испытали. Ещё веселее и радостнее закричали, залихватски засвистели, энергичнее поволокли мешок с казнимым. Филиппу показалось, что тащили его нарочно по кочкам, не забывая награждать пинками.
