Ознакомительная версия.
Это не считая денег и всех прочих материальных благ…
Егору царь отписал еще две зажиточные и немаленькие деревеньки, расположенные рядом с его Александровкой.
«Да ты, братец, становишься матерым помещиком! Латифундистом махровым!» — не преминул съязвить по этому поводу вредный внутренний голос.
Петр, повесив на грудь Егора крест ордена Андрея Первозванного, звонко расцеловал его в обе щеки, внимательно посмотрел в глаза и проговорил негромко:
— Спасибо, охранитель! Я твой вечный и неоплатный должник! — после чего уточнил: — Три дня даю тебе на роздых! Не забыл, часом, что у нас война? Северная война, с твоей подачи… Не хмурься, Алексашка, это я только — про название…
В тот же вечер Егор, прежде чем пройти в супружескую спальню, где его уже ждала истосковавшаяся и страстная молодая супруга, написал короткие письма: в адрес своего тестя — Ивана Артемича Бровкина и Тихона Стрешнева — с просьбой срочно прибыть для серьезной беседы.
Санька долго и внимательно рассматривала орден: и крест и звезду, потом нежно провела своим пальчиком по щеке Егора — по той, что была оцарапана пулей, выпущенной из пистолета слуги мистера Сиднея, тихо и многообещающе промурлыкала:
— Новый орден, новый шрам… Шрам мне, определенно, нравится гораздо больше! Ты, Саша, такой красивый и загадочный сейчас, это — что-то…
Важный разговор состоялся сразу после завтрака, когда Санька и дети отправились на прогулку.
— Знаете уже, господа — коммерсанты ушлые, что кроме договора о семилетнем мире, в Константинополе был подписан и другой договор, торговый?[19]
— Дык, Данилыч, благодетель ты наш, только все об этом и говорят вокруг! — вскользь переглянувшись со Стрешневым, степенно проговорил Иван Артемич. — Сперва помещики-то радовались — все поголовно. А теперь вот некоторые начали сомневаться, шушукаться между собой по углам…
— О чем шушукаться-то?
— Да все о том же: мол, две пятых части гульдена — за пуд пшеницы — маловато будет! Аппетиты у бояр да дворян стали расти — прямо как на дрожжах. Все же знают, что турки в Константинополе будут платить казне государевой, да и кумпанству нашему — по четыре шестых гульдена…
Егор понятливо усмехнулся:
— Эх, скопидомство наше русское! Еще год назад любой российский помещик был рад-радешенек, когда ему за пуд пшеницы давали шестую, или только седьмую, часть гульдена. А теперь вот жадность заела: как же, кто-то еще — кроме них самих — заработает немалый профит. Сам сдохну от голода, но соседу заработать не дам! А ведь груз-то еще надо довести до этого Константинополя. И корабли серьезные — стоят денег серьезных. Да и море Черное штормит часто… Есть ведь риск, что часть кораблей пойдет на дно? Есть! А кто этот риск берет на себя? Мы и берем! Эх, сиволапость наша, российская… Ладно, переговорю я завтра об этом с Петром Алексеевичем. Пусть дает добро на то, чтобы у таких жадин несогласных силой все отнимать — под прикрытием солдатских штыков…
— Еще вот эти — моряки которые… Корнелий Крейс и португалец Памбург. С ними-то как быть? Долю-то — предлагать малую? — осторожно спросил Стрешнев.
— Моряки, они что — не люди? Они деньги не любят? — притворно удивился Егор. — Обязательно надо Крейса и Памбурга деньгами заинтересовывать! Обязательно! Чтобы им плавать по волнам — речным да морским — веселей было… Все, господа мои хорошие, с завтрашнего дня начинайте скупать пшеницу и свозить ее к Дону, в те места, где пристани имеются да амбары складские…
— А как же быть с царской казной?
— С Петром Алексеевичем я уже обо всем договорился! — весело и непринужденно подмигнул Егор. — Половина закупок делает казна, другую половину — мы.
Кстати, господа милосердные и богобоязненные, не забудьте уж и вдову генерала Лефорта любезно пригласить в дело…
Покончив с делами коммерческими, Егор поехал в свой полк, вернее — по свежему царскому Указу — в Преображенскую дивизию.[20] Он собрал всех офицеров в столовом помещении и торжественно объявил о последних преобразованиях:
— Поздравляю вас, братцы, отныне мы — дивизия! Прямо как в европейских армиях!
— Ура! Ура! Ура! — дружно и радостно проорали молодые и луженые глотки, кто-то тут же азартно предложил: — Выпить стоит крепко по такому знатному поводу!
— Отставить! — повысил голос Егор. — Выпить мы всегда успеем! Сперва о деле поговорим. Пополнение к нам следует, господа офицеры: пятьсот стрельцов из-под Торопца — из тех, что не примкнули к бунту, да еще новобранцы — из деревенек воронежских. Всех требуется принять радушно, разместить, поставить на продовольственное довольствие, обучить. Так что надо срочно строить новые казармы, амбары, погреба, бани, прочее… Кроме того, надо получить в Пушкарском приказе дополнительные полевые мортиры, гаубицы, порох, чугунные ядра, картечные и зажигательные гранаты. Федор Голицын, Андрей Соколов, Никита Смирнов, встаньте! Отныне вы — полковники! Командуете, соответственно, полками — Петровским, Александровским и Екатерининским. Четвертый полк будет называться — Дикий.
— Как это — дикий? — засомневался Голицын.
— А вот так, Дикий! Это будет кавалерийский полк, состоящий из башкир, татар и черкесов. Командир его — Исмаил-оглы. Через неделю этот полк пребудет в расположение дивизии. Встретить, разместить, не обижать! Далее, прошу не расслабляться — по поводу наступающей зимы. В феврале нас ждут серьезные маневры. Куда и как — пока не скажу — государственная тайна… Ладно, давайте и выпьем уже, соблюдем старинные традиции…
В первых числах декабря Петр, Егор и Никита Апраксин — в сопровождении эскадрона драгун — выехали в Новгород, планируя после этого посетить и Псков. Снега выпало уже достаточно много, поэтому пустились в дальний путь на санях, на которых был установлен надежный кожаный короб с серьезной печью, при этом печная труба, обмотанная игольчатым асбестом, проходила прямо через крышу возка.
Апраксина к этой поездке привлек Егор: чем-то ему Никита напоминал молодого Якова Брюса (того — прошлого Брюса!): непосредственный, любопытный, смешливый, сообразительный. Очень уж Егор переживал — из-за Яшкиного подлого предательства… Нет, конечно же, он прекрасно понимал, что Апраксин ему никогда не заменит друга Яшу: молод уж больно, опять же — подчиненный, что никогда не способствовало установлению настоящей дружбы. Но теплело как-то на сердце, когда смотрел на Никиту, даже просто разговаривал с ним…
Царь постоянно мерз и, кутаясь в лохматую медвежью шубу, каждые полчаса просил Никиту подбросить в печку новое полено. Но при этом Петр был бодр, весел и очень говорлив.
Ознакомительная версия.
