— Ну если Вы так этим озабочены, — беззаботно сказал Рошфор, — возьмите при удобном случае у монсеньора бумагу, в которой заранее одобряются все Ваши действия, и сварите врагов в супе с петрушкой. Вы же знаете, какую слабость к Вам питает Его Высокопреосвященство. Он Вам не откажет. Имей я Ваши коралловые губки и Ваши золотые локоны, все мои враги уже давно бы пересказывали свои грехи чертям, подкладывающим топливо под их котлы. Сударыня, а Вы боитесь чистилища?
— О нет, сударь, я надеюсь попасть сразу в рай.
— Каким образом? — заинтересовался Рошфор.
— Спасибо за тонкий намек на то, что я не могу быть безгрешной.
— Сударыня, в моих глазах Вы более святы, чем святая Агата, но я же не знаю мнения Господа нашего на этот счет.
— Я, сударь, собираюсь дожить до правнуков, потому что женщина, увидевшая своих правнуков, в награду попадает в рай.
Мысль Рошфора насчет бумаги была очень интересная, другое дело, что, несмотря на всю свою привязанность ко мне, Его Высокопреосвященство выдаст подобный документ только в обмен на что-то очень важное.
— Вы обещали рассказать о д'Артаньяне, — напомнила я.
— Помните того мальчишку, что мы встретили в Менге?
— Нет!
— Жаль. Это именно он. Но лошадь-то, надеюсь, помните?! Апельсиновую такую? Прелестная кляча.
— А-а, вспомнила, лошадь вспомнила! То-то он таращился на меня, словно знал не один год…
— Где? — резко спросил Рошфор.
— Да неважно, дорогой Рошфор…
— Где, сударыня? — настойчиво переспросил Рошфор.
Ну уж нет, д'Артаньяна я тебе не отдам, пока не буду убеждена, что сама не могу справиться.
— Видите ли, он примерно таким же путем, как и тогда в Менге, умудрился пробиться в друзья моего дорого брата. Так что рассказывайте.
— Господин д'Артаньян даже без рекомендательного письма заручился огромным доверием де Тревиля, который принял участие в судьбе своего земляка и устроил его в полк Дэзэссара. Д'Артаньян ждет только оказии, чтобы вступить в ряды мушкетеров. А пока он охотно принимает участие в стычках мушкетеров и гвардейцев Его Высокопреосвященства и так преуспел на этом поприще, что за очень короткий срок вывел из строя де Жюссака и отправил на тот свет Бернажу.
— Бернажу… Это того родственника конюшего герцога де Ла Тремуля, протестантского лидера?
— Да-да, когда проштрафился Кавуа.
— Я не слышала об этой истории.
— Как? Ах, да, Вы же были в Англии. Дело было около люксембургских конюшен, там, где находится зал для игры в мяч. Завязалась страшная схватка между мушкетерами и гвардейцами, главными действующими лицами которой были Бернажу и д'Артаньян. Бернажу в тот день не повезло, он был смертельно ранен д'Артаньяном и отступил к дому герцога де Ла Тремуля, где его укрыли. Накал страстей был таков, что дом герцога в азарте чуть не спалили. Шум поднялся страшный, король был взбешен и повелел узнать, кто является зачинщиком ссоры.
— А кто являлся зачинщиком?
— Мы, разумеется, — невозмутимо ответил Рошфор. — Разве Вы видели, чтобы Бернажу прошел мимо мушкетера и не попытался вызвать его на дуэль? Но дело надо было представить обратным образом. Здесь многое зависело от слов де Ла Тремуля. Он, с тех пор как обострилась проблема с гугенотами, жил полнейшим затворником, хотя я и имею сведения, что финансовые дела партии идут как раз через него.
Его Высокопреосвященство приказал Кавуа срочно отправляться к герцогу и переговорить с ним до визита де Ла Тремуля к королю, чтобы узнать его позицию и, если надо, немного ее уточнить. Дело было вечером, король вызвал герцога на утренний прием.
Кавуа послушно поехал к герцогу, но де Ла Тремуля еще не было дома, и добросовестный трудяга Кавуа спокойно отправился спать, рассчитывая, что утром выполнит приказ. Но когда он прибыл утром, выяснилось, что герцога уже нет дома, он вернулся ночью, а посланец де Тревиля упорно дожидался его и дождался.
Ранним утром герцог де Ла Тремуль отбыл во дворец, а Кавуа оставалось только локти кусать. Вся вина пала на гвардейцев, де Тревиль ухмылялся в кулак, король был снисходителен, но холоден, а Его Высокопреосвященство пришел в дикую ярость, обозвал Кавуа сонным дурнем и приказал ему сгинуть с глаз долой.
Бедолага собрался в изгнание, понимая, что его карьера на этом благополучно завершена, но в дело вмешалась госпожа Кавуа, которой совершенно не улыбалось трогаться с места. Она поклялась мужу, что кардинал вернет ему свое расположение, если он, Кавуа, выполнит все, что она скажет.
— Ну и что же она сделала? — спросила я.
Госпожа Кавуа, насколько я знала, была дама остроумная и острая на язык.
— Назавтра же всем стало известно, что Кавуа при смерти. В этом могли убедиться и гости, посещавшие дом, и королевский лекарь, которого госпожа Кавуа незамедлительно вызвала, — продолжал Рошфор. — Завернутый в мокрую простыню Кавуа вызывал острый прилив жалости даже у его врагов, а заранее собранные в сосуды кровь и моча, которые представили ученому медику, не оставляли больному никаких надежд.
Четыре дня Кавуа не вставал с постели, на пятый день госпожа Кавуа надела траур и поехала к Его Высокопреосвященству. Все, встречавшие ее на пути, выражали ей соболезнования по поводу кончины супруга, которые она принимала с грустным выражением лица. Близкие монсеньору люди тут же шепнули ему, что вдова Кавуа ожидает его выхода, чтобы поручить его заботам своих осиротевших детей.
Чувствуя страшные угрызения совести, Его Высокопреосвященство пригласил госпожу Кавуа в кабинет, где принялся утешать ее и говорить, что несчастный покойный был не прав, что принял все так близко к сердцу… Что, несмотря на последнюю вспышку гнева, покойный Кавуа всегда был другом Его Высокопреосвященства и он, кардинал, просто тронут тем, как его старый друг не смог вынести ни единого резкого слова от него и скончался.
Тут госпожа Кавуа радостно воскликнула, что в таком случае ей не надо носить траур и плакать, потому что Его Высокопреосвященство возвращает ее мужу свое расположение, а Кавуа жив, хоть и плох, но эта добрая новость, несомненно, его поднимет. А траур был ею надет отнюдь не по смерти супруга, а по потере милостивого отношения Его Высокопреосвященства, понесенной их семейством.
Кардиналу оставалось только рассмеяться.
В результате, к общему удовольствию всех одураченных, ослом сделали королевского медика. Вот так, сударыня, а Вы плачетесь о каких-то врагах.
Я смеялась, отвернувшись от Рошфора и уткнувшись в обивку кареты, до слез. Великолепный фарс! Да, жалко, что в это время я была в Лондоне. Такая великолепная шутка прошла без моего участия. Очень жаль.
