Он носил кожаные штаны и безрукавку. На плечах фракийская шерстяная накидка — прямоугольный отрез с дырой для головы посередине, отчего длинные полы этого "плаща" непривычно для эллинов свисали по бокам, открывая спину и грудь. На руках золотые браслеты, на шее серебряная гривна-торквес, длинная борода заплетена в тонкую косичку, а волосы перехвачены кожаным шнурком, усеянным золотыми заклепками.
Воины свиты, одетые сходно, большей частью не имели доспехов, что пиратов впечатлило.
"Это вас, киликийских голодранце, опасаться? Вот еще".
Эвдор вышел на берег. На фоне Агрона он смотрелся совсем непредставительно. На теле простой хитон. На голове неизменный платок. Добродушный простак.
— Боте юай бурион, слев тиутан Агрон.
Молосс помолчал немного, разглядывая Мышелова, и сказал по-гречески:
— Ты стал хуже говорить по-нашему. И дом мой не здесь. Мира ему пожелаешь позже.
Он говорил чисто, не коверкая слова.
— Пять лет не был в ваших краях, — ответил Эвдор, — забыл почти все слова, слев тиутан.
— Кое-какие помнишь, как я погляжу, — хмыкнул иллириец, — хитер, как прежде.
— Разве твои люди именую тебя иначе?
— То — мои. А вот римляне зовут меня варваром. Но еще придет день, когда я из их уст услышу слова: "gloriosus rex".
— Я рад буду помочь тебе приблизить этот день, — Эвдор повернулся и крикну своим, — давайте дары.
Двое пиратов спрыгнули в воду и вынесли на берег доспехи.
— Я взял это у римских мародеров, грабящих Элладу. Эта броня принадлежала богу, — Эвдор протянул Агрону большой круглый щит, украшенный серебряной чеканкой, изображавшей скачущего коня.
— Слевес диус мензанас аргориан, — восхищенно прошептал один из воинов Агрона.
— Одни смертные приносят богу серебряных коней, а другие, не опасаясь кары, их крадут. Стоит ли славить бога, который не может защитить свое имущество? — возразил Эвдор, — боги оставили Элладу.
— Вы, эллас, стать тертигио, бенна, — другой воин пожевал губами, вспоминая греческие слова, — стать купцы и бабы. Боги вас наказать. Вы больше не воины. Мы — воины. Наше время приходить.
— Ты хочешь испытать нас, Агрон? — с вызовом произнес Эвдор, — думаешь, видишь перед собой "бенна"?
— Я вижу мужа с бритым лицом, — сказал иллириец, — и с трудом узнаю в нем Эвдора, с которым мы вместе выпили не один рог, полный доброго вина и перерезали множество римских глоток. Что я должен думать? Зачем ты снял бороду?
— Надоело, что хлебные крошки в ней все время застревают. А ты, как я погляжу, о своей бороде печешься, в косу заплетаешь? Наверное, имеешь специальный гребешок для расчесывания? Занятие, достойное воина. Так кто же у нас "бенна"?
Агрон, разглядывавший позолоченный фригийский шлем, увенчанный жесткой щеткой гребня из конского волоса, мрачно взглянул на Эвдора. Пираты стиснули зубы, почуяв, что дерзость вождя может закончиться поножовщиной.
— Ты не изменился, Эвдор, хоть и явился с позорно голым лицом, — сказал Агрон и вдруг расхохотался.
— Ты тоже. По-прежнему нетороплив. Время не стоит на месте, Агрон. Не будешь поспешать за ним, сколько его утечет без следа, прежде чем ты назовешься "gloriosus rex"?
— О чем ты?
— Ведь ты стоишь здесь, поскольку предупрежден о нашем появлении людьми Митрофана, с которым заключил союз?
— Да.
— Что же тебя так задержало? Я устал ждать. Или спешка теперь ниже твоего царственного достоинства?
— Понтийцы... — хмыкнул Агрон, — бывают, друг Мышелов, такие союзники, с которыми и врагов никаких не надо.
Эвдор не ответил, ожидая объяснения этой загадочной фразы, но его не последовало.
— А насчет того, что ждать устал... Я не люблю, когда мне пытаются всучить кота в мешке.
— Но в итоге так и произошло! — усмехнулся Эвдор.
Агрон оторопело смотрел на него несколько секунд и захохотал так, что даже слезы брызнули из глаз.
— Кот! В Мешке!
Отсмеявшись, Молосс заявил:
— Я разрешаю твоим людям сойти на берег в этой бухте, Мышелов. Можете здесь зимовать, но в западную часть острова, к моей крепости, не суйтесь. Впрочем, тебя это не касается. Будь моим гостем. Там продолжим разговор.
— Ты позволишь мне взять с собой кое-кого из своих людей.
— Бери, — махнул рукой Агрон, повернулся и зашагал по берегу прочь, очевидно, к месту, где были оставлены лошади. Воины последовали за ним.
Пираты принялись стаскивать на берег тюки с припасами. К Эвдору подошел Аристид.
— Я смотрю, у тебя здесь отыскался друг?
— Он мне не друг, — задумчиво ответил вождь, — знакомец. В какой-то степени приятель. С моей прошлой командой, которая сгинула в Лаврийских рудниках, мы частенько бывали в этих водах. В то время я еще не назывался вождем, но уже стоял у рулевых весел. Пожалуй, мне не стоило соваться на восток. Там на нити моей судьбы образовались слишком хитрые узлы. Здесь все гораздо проще. Даже коварство варваров редко закрученностью отличается от стрелы.
— Если вы знакомы, зачем потребовался посредник Митрофан?
— Все течет, Эномай, все течет. Я слишком долго отсутствовал в этих краях, и мне только предстоит вникнуть в те дела, что тут творятся. Разведку никто не отменял.
— Ты ему доверяешь?
Эвдор посмотрел на Аристида.
— Нет. Но он ненавидит римлян, это я точно знаю.
Остров, ставший прибежищем команды Эвдора в зимние месяцы, формой походил на мурену. Ставка Агрона располагалась в ее раскрытой пасти — удобном заливе в западной части острова. Эвдору и компании Молосс великодушно позволил сойти на берег на самом кончике хвоста твари. Отсюда до Мелиты сотня стадий, а к северу, на десятикратно меньшем расстоянии маячит берег длинного и узкого полуострова Пардуа, который эллины называли Иллирийским Приапом, за его сходство с выдающимся мужским достоинством бога плодородия.
"Меланиппу" Эвдор не стал вытаскивать на берег, имея на ее счет некоторые виды. Акат укрыли в южной оконечности Мешка, наиболее глубоко врезавшейся в тело Керкиры-мурены.
"Актеон", подставляя черные бока ветру, несущему водяную пыль, зимовал на суше. Пираты очистили его брюхо от мидий, законопатили щели в обшивке, просмолили, поменяли кое-где прогнившие доски, обновили такелаж.
Неподалеку возвели два длинных дома. Достать бревна для срубов не составило труда: в Иллирии, козы еще не вытоптали и не сожрали леса, как это случилось в Элладе. Здесь водилось много кабанов и пираты основательно запаслись мясом. Вопрос пропитания сотни человек хоть и не отпал сам собой, но острота его уменьшилась.
Поселения на Черной Керкире малолюдны, большая часть островитян жила в западной части острова, вокруг крепости Агрона. Мужское население занималось рыболовством и скотоводством. Агрон часто посмеивался, что в его дружине нет ни одного воина, одни козопасы. Каждый год, в течение нескольких месяцев, эти козопасы наводили ужас на мореходов Адриатики. Их боевые корабли, которые римляне прозвали либурнами, по имени варварского берега, внешне походили на гемиолии киликийцев, но отличались лучшими обводами и мореходностью. В последнем качестве они превосходили даже крутобокие купеческие суда и могли бы ходить по морю круглый год, вот только с наступлением холодов это занятие теряло всякий смысл.
Хотя зима на Либурнийском побережье куда мягче, чем в глубине суши (снег здесь укрывал землю раз в пятьдесят лет), но уже в конце осени южный ветер, "ливийский флейтист", зарождающийся в африканской пустыне, достигал штормовой силы и опрокидывал парусники, словно они были игрушками, предназначенными для пускания в ручье. Этот ветер, теплый и влажный, приносил дожди и туманы, нагонял тоску и даже сводил людей с ума[27]. Через некоторое время он слабел и отдавал власть другому ветру.
Зимой у вершин гор Далматии появлялись густые облака, предвестники борея. Холодный порывистый ветер, огибая хребты, обрушивался на побережье с разрушительной силой. Он редко дул дольше пяти дней в году, но бедствий успевал принести немало. В иные годы накануне пришествия борея можно было в море искупаться без опаски замерзнуть и простыть, а спустя всего лишь день прибой превращался в ледяные торосы[28]
Времени на ремонт и строительство жилищ ушло немного, а затем потянулись бесконечные дни сплошной скуки. Похолодало. В дни, когда временно переставал буйствовать "ливийский флейтист" по утрам изо рта даже валил пар. Пираты выменяли теплую одежду у пастухов, сгонявших не слишком многочисленные стада в равнинную часть острова, поближе к "киликийцам", большинство которых обзавелось овчинами, а некоторые последовали примеру Койона и нарядились в штаны.
Несколько дней безделья и в этих самых штанах изрядно зачесалось, а глаза принялись постреливать по округе в поисках тех, кто сей зуд мог бы унять.
Искать долго не пришлось. Аристид, побывавший вместе с Эвдором в крепости Агрона, положил глаз на стройную и ладную женщину, прислуживавшую за пиршественным столом. Биркенна поулыбалась красавчику, перемолвилась с ним парой слов, и в ту же самую ночь уже прыгала на нем, подставляя тяжелые полушария грудей изголодавшимся по женскому телу рукам Эномая. Пьянице повезло, что никто их за этим делом не застукал, потому что Агрону для ревности хватило одних только подозрений. Биркенна, молодая вдова одного из агроновых побратимов давно уже всеми ближниками Молосса почиталась, как женщина вождя, хотя свадебными обрядами с ним не была связана. Иллирийские женщины пользовались значительной свободой, и никто не мог бы осудить Биркенну. Агрон ей и слова не сказал. Как, собственно, и Аристиду. Его Молосс собирался прикончить молча, явившись в лагерь "киликийцев" с несколько большей свитой, чем в первый раз, и вооруженной гораздо лучше.
