имени Родриго?
Де Сорса только и оставалось, что одновременно и кивнуть, и произнести короткое «да». Явно довольный этим визитер хищно ухмыльнулся и вымолвил:
— Тогда готовься к завтрашнему великому для тебя событию. Ты узришь, как наши жрецы славят силу и величие тех богов, в сравнении с которыми ваш бог, оказавшийся на кресте, ничтожен и жалок. А чтобы время не терялось зря, тебе оставят бумагу, перо и чернила. Пиши и зарисовывай всё, что знаешь о постройке кораблей и о том, как вести их в море. Ты полезен — ты жив. Ты обманываешь или таишь истину — познаёшь боль. Продолжаешь упорствовать — боль сведёт тебя с ума, а тело, ещё дышащее, повлекут по ступеням храма, к алтарю. Мы скоро увидимся, и пусть к тому дню на бумаге будет что-то полезное.
Незнакомец ушел вместе с сопровождающими, оставив после себя лишь запахи благовоний и стопку листов бумаги, к которым прилагались перья и полная чернильница. А ещё полнейшее непонимание в разуме Родриго и разгорающийся всё сильнее страх в его душе.
Как этот науа мог настолько хорошо изучить испанский язык? Он говорил на нём бегло, естественно, будто был ему обучен с самого детства. Но этот человек не был испанцем, даже уроженцем какой-либо иной страны Европы. Даже смеском разных кровей… наверно.
Предположить, будто кто-то из Испании попал сюда, в Новый Свет, задолго до Колумба и каким-то образом обучил кого-то из местных жителей? Мысль была совсем глупой, потому как этот человек говорил очень странно, его язык был хоть и легко понимаем, но совершенно не похож ни на кастильский диалект, ни на арагонский, ни на прочие. Нечто совсем иное, чужое, странное.
И ещё взгляд. Так хозяин смотрит на корову или козу, размышляя, пустить ли на мясо или божья тварь пускай ещё поживёт, давая молоко и/или шерсть. К этому добавлялось пышущее от незнакомца ощущение превосходства. Не только к нему, а ко всем вокруг. Превосходство, уверенность, готовность перешагнуть через тело любого, кто осмелится сомневаться. Де Сорса ещё не приходилось лично встречаться с такими людьми. Лично не приходилось, но вот слышать слышал. Например, о великом магистре Ордена Храма, императоре Чезаре Борджиа. В некоторой мере о тех. кто был рядом с этим, как его прозвали в Авиньоне, аптекарем сатаны. Только там, как говорили люди, не было столь явного холодного равнодушия. Или было, но к… другим. И то не равнодушия, а полной уверенности, что есть страны Европы, а есть остальные. которые вовне, которые враги уже по одной своей сути.
Подобные сравнения заставили тогда Родриго не изображать непреклонную стойкость, а начать осторожно, но заполнять пустые листы. Осторожно, потому как кабальеро не хотел помогать тем, кто уж точно не был другом ни его, ни испанской короны.
Страх! Именно на нём держалась империя Теночк. Это де Сорса осознал на следующий день, когда его, наряду с десятком других пленников — а там явно были и захваченные раньше, из отряда Веласкеса, и пленённые при нападении на Кубу — повели, как и было обещано, к храму. Не просто одному из, а явно к одному из главных в столице. И вот там, оказавшись рядом с товарищами по несчастью, среди шума, создаваемого радостными и воодушевлёнными науа, Родриго впервые удалось хоть немного поговорить с теми испанцами, кто оказался ближе прочих.
Капитан Гарсия Верди и лейтенант Санчо Фреголо. Вот кто оказался справа и слева от него. Воля случая, что именно так ценных пленников расставили — со связанными руками, под охраной, конечно — взирать на ритуал принесения в жертву других. Тех, кому не повезло оказаться полезными для науа как источники ценных слов, знаний, умений.
Первый, Верди, оказался тем самым злосчастным офицером Дие́го Вела́скеса Консуэ́ло де Куэ́льяра. Именно его решение попробовать силой взять под власть испанской короны город Тулум, воспользовавшись его недавним переходом в подчинение науа, стало причиной первого сражения. Быть может, не воспылай он благочестивым желание разрушить храмы и особенно алтари, на которых вырывались из груди трепещущие сердца, может быть… А может и нет, может война между испанцами и науа всё равно была неизбежна.
Второй же, стоящий по левую руку от Родриго, Санчо Фреголо, оказался взят в плен при штурме науа кубинской крепости Пуэрто-Принсипе. Однако попавший в плен, будучи в беспамятстве, лейтенант был уверен, что крепость выстояла. Собственно, обитавшие на Кубе индейцы таино из непокорившихся тогда уже бежали, полностью разбитые. Отступали и воины империи Теночк, неимоверными усилиями и с немалыми потерями сумевшими прорваться внутрь крепости и запалить немалую часть ее. Только всё равно они отступали, а поредевший, но не сдавшийся и не потерявший боевого духа гарнизон «провожал» противника залпами орудий и аркебуз.
Но то были слова, касающиеся прошлого, в то время как настоящее всем троим виделось в совсем уж мрачных красках. Особенно Гарсии Верди, бывшему пленником дольше других, а потому больше повидавшему. И готовому кое-что поведать таким же беднягам, как он сам.
— Мы открыли ящик Пандоры, сеньоры, — вздохнул капитан, явно удручённый сверх всякой меры, но вместе с тем не сломленный, не упавший духом. — И хотя бы один из нас должен остаться в живых, выбраться, чтобы рассказать о том, что открытое нужно захлопнуть обратно. Захлопнуть, а затем бросить в очистительное пламя костра. Пусть горит и этот император-тлатоани, и все его замыслы!
— Император? — встрепенулся Родриго. — О чём вы сейчас, Гарсия?
— Тот человек, странно говорящий по-испански, он к вам приходил?
— Вчера…
— Два дня назад, — следом за де Сорса отозвался Фреголо. — Потребовал, чтобы я написал всё, что мне известно о тактике пешего и конного боя в нашем войске. И обещал в случае обмана или лености… — взгляд в сторону жертвенника. — Так это что, их император?
— Он, — передернулся от смеси страха, ненависти и отвращения Верди. — Мне и повезло, и нет. Оказался единственным пленённым офицером, остальные мало что могли сказать. Я же…
Капитан Гарсия Верди говорил быстро, но тихо, стремясь не привлекать внимания к себе и соседям. А ещё самому отвлечься и их отвлечь от того действа, которое происходило у всех на глазах. Жертвоприношение! Относительно обычное для империи Теночк, но сегодня жертвы были не из числа обычных или даже пленённых аристократов враждебных науа народов, а из совсем иных врагов. Тех самых, прибывших из-за большой воды на огромных лодках со множеством парусов. Владеющих недоступным имперцам оружием. Такая жертва должна была оказаться угодной богам. Очень угодной!
Но пока почти все науа, даже из числа стражи
