Птичье молоко!»). Надя ответила ей приглашением на чай, которое Елизавета Павловна не отвергла (я тут же скривил губы: вспомнил вкус напитка, который называли сейчас «чаем»).
Надя позвала Елизавету Павловну в гостиную (в большой спальне всегда царила идеальная чистота). Но Каховская мягко напомнила ей, что «пришла проведать Мишу». Надя закивала. Бросила встревоженный взгляд вглубь моей комнаты, где царила атмосфера «мастерской художника» (полный бардак, справиться с которым Надежда Сергеевна пока не сумела: её усилия исправляли ситуацию на считанные минуты — потом в комнате снова воцарялся хаос). Ринулась собирать с пола обрезки шнура и другой, заметный лишь для неё, мусор (всё ещё прижимала к груди коробку с «Птичьим молоком»).
Я окликнул Надю строгим «мам». Подсказал убрать конфеты (или в коробке торт?) в холодильник. Напомнил, что она пригласила гостью на чаепитие — следовало поставить на плиту чайник. Работу при этом не прекращал — один за другим завязывал узлы. Щёки Мишиной мамы подрумянились от смущения. Надя стрельнула в Елизавету Павловну виноватым взглядом. Сунула в карман халата поднятые с пола «отходы производства». Поправила на столе кучу с подвесками для кашпо (та походила на снежный склон). Каховская посторонилась — Надя прошмыгнула в прихожую (зашуршала бамбуковая шторка).
— Здравствуйте, Елизавета Павловна, — заговорил я.
Присесть Зоиной маме не предложил: стул, как и стол, был завален подвесками — кровать покрывали участвовавшие в моей очередной работе верёвки (будто нити паутины). Плести подвеску я только начал — длина обрезков шнура пока почти не убавилась (едва начатое изделие походило на осьминога с длинными и тонкими белыми щупальцами). Я взмахнул рукой — отбросил к стене очередной кусок полипропиленового шпагата. Сделал это не глядя: не спускал глаз с лица гостьи.
С кухни донёсся шум наливаемой в эмалированный чайник воды.
Каховская взглянула на стену (задумалась, насколько та заглушала звуки?).
— Здравствуй, Миша, — произнесла Елизавета Павловна.
Она замолчала, прищурилась — будто прикидывала, на какие темы со мной можно говорить, а о чём следовало промолчать.
— Я подслушал, что вы, Елизавета Павловна, сказали моей маме. Зоя заболела? Как она сейчас себя чувствует?
Обрезок шпагата вновь хлестнул по стене — я поправил получившийся узел.
— У Зои воспалился аппендикс, — сообщила Каховская. — В тот же день, когда я к ней приехала. Медики в лагере меня заверили, что у неё лишь лёгкое несварение. Говорили, что она наелась немытых фруктов или нахлебалась морской воды. Как ты и… Ммм… Они советовали мне не беспокоиться, возвращаться домой. Но я отвезла Зою в больницу. Там её прооперировали — в прошлый вторник.
Я полюбовался на узор подвески. За десяток дней натренировался делать узлы ровными — «правильными». Ещё на прошлой неделе отметил, что каждое последующее изделие отнимало у меня всё меньше сил и времени, не уступая в качестве предыдущим. Руки проделывали манипуляции с нитями сами, не запрашивая подсказок у мозга — уже появилась та самая «мышечная» память («набил руку»).
Я почесал кончик носа — тыльной стороной ладони, как это делал папа (а ведь я уже и позабыл об этой его привычке!).
На кухне с характерным хлопком вспыхнул газ на конфорке.
— Сочувствую Зое, — сказал я. — В больнице скучно и грустно. И кормят там… не «Птичьим молоком». Сам недавно вкусил все эти прелести. Отъедаюсь теперь макаронами. Вашей дочери повезло, Елизавета Павловна, что вы к ней приехали. Вы замечательная мама. И у вас чуткое материнское сердце. Без вашей поддержки Зое пришлось бы худо. Даже не представляете, насколько.
Уже не смотрел на гостью — один за другим вязал узлы. Дверь на балкон я оставил приоткрытой. Но свежести в комнате это не добавило. С полчаса назад я выходил на балкон и едва не обжёгся о железные перила. Сам подумывал прогуляться на речку (утром, пока солнечные лучи не превратили асфальт улиц в раскалённую сковороду). Но прислушался к интуиции (и к логике) — остался дома. Потому что по моим подсчётам выходило: Каховская явится в эти выходные.
Заметил, как на виске гостьи блеснула капля пота — точно, как у Зои Каховской (когда девчонка зачитывала мне свою речь в больничной палате).
— Ну, почему же, — сказала Елизавета Павловна. — Представляю. Да и доктора мне описали возможные последствия — когда я проведывала Зою в больнице. Ты прав, Миша: нам с дочерью повезло. Страшно подумать, что было бы, не решись я вдруг проведать её в этом… лагере. С мужем поскандалила из-за своего «странного» решения. Мужчины не всегда понимают женщин.
— Всё хорошо, что хорошо кончается, Елизавета Павловна, — сказал я.
Поправил на подвеске неудачный узел. Снова зашуршал шпагатом. Засыпал Каховскую вопросами: «Как Зоя чувствует себя сейчас? Её выписали из больницы? Уже сняли швы? Она приехала с вами? Или осталась на море?» Не допустил в своей речи никаких намёков (обошёлся без «я же говорил»). Максимально упростил выражения (помнил: мне сейчас десять лет). Избегал «странных» словечек (которых, по словам Нади, нахватался в больнице). Расспрашивал Елизавету Павловну, но не прекращал работу. Хотя уже пообещал себе, что эта подвеска поставит в моей работе точку (возможно, промежуточную).
Каховскую не смутило моё любопытство. Она смотрела на меня с высоты своего немаленького для женщины роста (наверняка в школе играла в волейбол или баскетбол). Прятала свои эмоции под маской вежливого добродушия. Изредка улыбалась — будто хвасталась ямочками на щеках. Елизавета Павловна отвечала мне охотно, сохраняла в голосе приветливые нотки. Заявила, что дочь поначалу рассердило её нежданное появление в лагере. Но потом Зоя не раз ей повторила: «Мамочка, как хорошо, что ты приехала». В лагерь Зоя не вернулась (не захотела). Швы ей снимут во вторник — здесь, в Великозаводске.
Каховская уже расспрашивала о моём самочувствии, когда пришла Надя — та позвала нас в гостиную пить чай (на кухне бы мы не поместились). Надежда Сергеевна расставила на столе-книжке «праздничную» посуду — чашки и блюдца с ярким цветочным орнаментом. Порезала подаренный гостьей торт. От торта я не отказался. Наворачивал сладкое с удовольствием. Радовался, что теперь не подсчитывал калории (молодой организм сжигал их все, без остатка). Изредка отвечал на вопросы — с набитым ртом. Позволил Наде отвечать Елизавете Павловне вместо меня. С немалым интересом и сам слушал Надины рассказы о моей болезни.
Узнал, что первый приступ у Миши произошёл, когда мальчику едва исполнилось три года. Приключилось это в детском саду. Парнишка играл с другими детьми, но вдруг повалился на ковёр. А когда
