Соседнее подворье, хоть и не как две капли, но было похоже на предыдущее, только вместо мёртвой собаки здесь обитали живые куры, пасущиеся под присмотром огромного белоснежного петуха. Шум раздавался из-за угла то ли сарая, то ли овина, чёрт их разберёт, стоящего по левую руку. Стараясь не шуметь, почти на цыпочках подбираюсь к углу и, присев на корточки, выглядываю. Почему на корточки сам не понимаю, но догадываюсь, что так у меня больше шансов остаться незамеченным. Человек мало замечает того, что низкое и маленькое, по крайней мере меньше опасается, потому и следит за этой областью меньше, а здесь ещё и куры всякие бегают. Картина нерадостная, да что там – крайне препоганая картина. Немец, ну а кто тут в серой форме ещё может быть, прижал к стене девчонку лет шестнадцати-семнадцати и остервенело рвал на ней одежду. Та почему-то не кричала, а молча отбивалась, что получалось у неё не слишком хорошо. Понимая это, она видно решилась дать насильнику более жёсткий отпор и вцепилась ему ногтями в щёку, которая тут же украсилась тремя багровыми полосами. Солдат отшатнулся, воскликнул что-то неразборчивое и с размаху ударил девушку кулаком в лицо. Обмякнув, жертва начала сползать по стене, но немец схватил её за волосы и начал бить головой об стену. Как сорвался с места и бросился вперёд даже не понял, не хотел же ни во что вмешиваться.
— Ты, сволочь, оставь её!
Отпустив девушку солдат резко развернулся в мою сторону. Ну и что теперь делать, морду ему бить? Бешеными глазами садиста немец посмотрел на меня, затем под ноги, наверняка разыскивая свою винтовку, которая, вероятно, будучи прислоненной к стене, теперь лежала под обмякшим телом, прорычал что-то, выдернул из ножен штык и шагнул ко мне. Не понравились не только его глаза, но и ощерившийся рот, из угла которого стекала слюна и запах сивухи, даже на расстоянии метра бьющий в лицо. Ну всё, кажись добегался! Этот бешеный пёс сейчас меня зарежет и продолжит терзать девчонку. Все инстинкты и тела и разума вопили, что надо бежать, но я продолжал стоять на подрагивающих от слабости ногах, и ждать продолжения. Немец сделал ещё шаг и ударил снизу вверх, наверное желая разодрать меня от живота до подбородка, в сумасшедших глазах я увидел предвкушение. Чьи инстинкты меня спасли не знаю, но тело дёрнулось вбок, пропуская клинок, левая рука перехватила кисть психа, доворот и враг прижат к стене… Правая рука перехватывает штык, выпадающий из вывернутой конечности, и наносит удар рукоятью в основание черепа.
Какая же вонь! Это он чего – со страха? Только что напряжённое тело врага расслабилось, становясь похожим на туго набитый тряпками мешок. Отпускаю и делаю шаг назад, одновременно зажимая нос свободной рукой. Немец падает кулём. Надо бы его связать, да рот заткнуть, а то очухается орать начнёт. Подходить к этому, во всех смыслах засранцу, не хочется. Но надо. Вдыхаю ртом, наклоняюсь и завожу ему руки за спину. А чем вязать? На нём целая сбруя из ремней – так просто даже не расстегнёшь. Ладно, пока пилотку пристрою в виде кляпа. Думал засунуть её в рот будет трудно, но оказалось всё просто – челюсть сама отвалилась, и кляп занял своё место. Что-то тут не то. К вони уже почти притерпелся, поэтому решил исследовать тушу поподробнее. Потянул за подбородок в бок, и голова повернулась без всякого сопротивления. Зажал на всякий случай нос, ох и здоровущий он у него, ноль реакции. Осталось проверить пульс. Точно, перестарался. Чего ж он хлипкий такой оказался. Ладно, пусть валяется. Надо девчонку в чувство привести и тикать отсюда.
— Очнись красавица, — протягиваю руку чтобы поддержать голову и чувствую под ладонью что-то липкое. Только не это! Приближаю своё лицо к её и пытаюсь уловить запах дыхания. Ничего. Судорожно проверяю пульс. Мну её запястье минуту или более. Ну, где ты, стучащая жилка? Мать, мать, мать! Что же за паскудный мир? Какая паскуда меня сюда закинула? Выберусь, найду и убью. Оживлю и ещё раз убью. А ведь это не моё! Точнее, мысли мои, а вот эмоции скорее Константина, его эндокринная система так меня колбасит. Или секреторная. Костя как-то прослушал популярную лекцию на эту тему, толком не понял, но долго парил мозги друзьям и подругам. Но дело сейчас не в этом, надо думать, что делать дальше.
Винтовку из-под трупа достал с большой аккуратностью, отложил в сторону, саму девушку уложил ровнее, прикрыв, по возможности, обнажённые части тела обрывками одежды. Затем взял винтовку и задумался. Это был "маузер" – ещё не укороченный девяносто восьмой. На "мосинку" конечно похож, но есть и различия. Главное, это наличие предохранителя, о котором рассказывал сержант на курсах, обещал принести показать сначала натуральную винтовку, затем плакат, но так, в конце концов, ничего и не принёс. Предохранитель же, как помнится, должен быть трехпозиционный, и его надо как-то поворачивать. Похоже, это вот та штука позади затвора. Ага, затвор не двигается. А если так. "Штука" повернулась, встав вертикально, и стала напоминать фаллический символ. Хотя затвор освободился и сдвинув его, можно было увидеть досланный в ствол патрон, имея предохранитель в таком положении прицельно стрелять было невозможно – линия прицела была перекрыта. Нажал ещё раз и предохранитель, если это конечно был он, встал в положение противоположное начальному. Затвор двигался, но сработает ли спуск? Пришлось один за другим извлечь, двигая удобной загнутой рукояткой, все патроны и попробовать. Спуск сработал. И то хлеб. От воспоминания о хлебе в животе заурчало. Молчи, брюхо – выдашь, не будет тебе хлеба, свинцом накормят. Новую обойму извлёк из подсумка трупа и зарядил оружие. Как ни старался, шестой патрон в ствол загнать не удалось, а ведь у немца их было шесть, наверно секрет какой-то есть. Сбрую с подсумками и флягой пристроил на себя достаточно быстро, а дальше задумался. И что теперь, бежать в лес шишки грызть? Ко всему прочему, немцы обязательно устроят погоню – так не спустят. В плен теперь тоже не дашься, по крайней мере не вблизи деревни.
— Kurt, wo Sie ist?[1]
А вот и второй дойч объявился. Судя по голосу, он метрах в ста-ста пятидесяти, западнее или северо-западнее. Эх, знать бы сколько их всего, и скоро ли они пойдут этого Курта искать. Скорее всего скоро, жаль не понимаю, чтó он кричит. Эх, Костя, язык Гёте надо было учить, а не Вольтера. Пара-тройка минут ещё есть, надо решаться. Блин, зачем я сбрую напялил, теперь время терять пока сниму, да назад натяну.
Через две минуты я уже красовался в немецком кителе, жёваной, старательно расправленной пилотке, грязных брюках и сапогах. Загаженные немцем штаны не одену ни за что. Сможет ли моя маскировка обмануть кого хоть на миг? Ростом, при своих ста восьмидесяти двух сантиметрах, Курту я не уступал. Если это конечно Курт, хотя какая мне разница. Говорят, что "Трою" написал совсем не Гомер, а другой слепой грек, живший в то же время и носивший такое же имя. Вот и со мной примерно то же. Короче, рост одинаковый, оба блондины, осталось морду вниз опустить да пошатываться понатуральнее, дабы разницу в походке скрыть. Вроде всё. Посмотрел на руки и понял – не всё. У меня ж не только брюки и сапоги, будто у трубочиста отнял. Сдёрнул с пояса флягу, открутил крышку… Чтоб тебя в аду черти жарили, Курт. Как я буду теперь самогонкой умываться? Вот не знаю как, но умылся. Глаза щиплет, зараза, как их ни зажмуривай. Интересно, что-нибудь смыл или грязь развёз по всей морде. Судя по рукам, должно быть более-менее.
