Ознакомительная версия.
Одновременно с началом активной военной помощи ВКС России, сирийская армия начала наступательную операцию в районе Джобар, медленно, но упорно отодвигая линию фронта от Дамаска. Ни о каком прорыве боевиков в Дамаск из Джобара речи больше не было…
Краем глаза Пётр зафиксировал какое-то движение на периферии, повернулся, глянул в бинокль – и обалдел. С востока прямо на него перла нехилая орда боевиков, сколько точно – считать некогда. Та-а-к. Приплыл, турист?
Бежать глупо – пристрелят мгновенно. Не бежать еще глупее – поймают и будут «допрашивать». Результатов таких «допросов», когда от человека оставалось «нечто», Пётр уже насмотрелся вдосталь. И под местного не закосишь: не бывает арабов-блондинов с голубыми глазами и ростом метр восемьдесят. К тому – в русском обмундировании.
Застрелиться? Ну, это всегда успеется. Пётр лихорадочно осмотрел развалины на предмет какого-нибудь укрытия и обнаружил под мраморным основанием проем, в который вполне можно было протиснуться. Но как бы не факт, что через четверть часа такая же идея не придет в голову какому-нибудь из боевиков.
Значит, надо умирать, но – с умом и желательно геройски. Как погиб пару недель назад парнишка-офицер, который погиб «при выполнении специальной задачи по наведению ударов российских самолетов на цели террористов» в районе Пальмиры. Военнослужащий в течение недели «выявлял важнейшие объекты террористов, выдавал точные координаты для нанесения ударов российскими самолетами и… вызвал огонь на себя, после того, как был обнаружен и окружен».
Пётр специального задания не выполнял, то есть вообще мог схлопотать недельку гауптвахты за свою прогулку, но то, что минут через десять он будет окружен – к гадалке не ходи. Значит, нужно вызывать огонь на себя, точнее, на боевиков, а самому забиться в эту щель под развалинами. Бог не выдаст, свинья не съест. Да и перед уходом видел своими глазами, как два «грача» прогреваться готовились. Хорошо, хоть рацию прихватить догадался. Не Бог весть что, но добьет.
– Гнездо, толмачу. Гнездо, толмачу. Прием.
– Толмач, гнезду. Что у тебя? – голос начальника, явно снятого с медсестрички, ничего хорошего не предвещал.
– Песец на мягких лапах, причем толстый. До батальона духов при двух «коробочках», плюс тачанки.
– Уеживай оттуда, дебила кусок!
– Щаз. Поздняк метаться, они с охранением. Уже обошли, дернусь – срисуют, мяу сказать не успею.
– Твою же…
– Грачи ушли?
– Нет, выруливают пока
– Тогда давай по моим координатам. Комплекс небольшой, не промажут. Храм вот жалко, но от него все равно почти ничего не осталось.
– Допрыгался, переводчик через лужу? Сам что, флагом махать будешь и кричать «Христос акбар»?
– Вроде есть куда ныкаться.
– Ну, смотри. Выживешь – плевать что офицер, будешь весь срок сортир зубной щеткой чистить. Своей. Все, время пошло. Ищи пятый угол.
Пётр молча щелкнул тангентой и быстро полез в спасительную щель. Там было места – ровно на одного. Если, конечно, коленки к животу подтянуть. Не самая удачная поза для героической смерти, конечно.
А потом пришел звук. Безобидный, как в детстве на даче возле аэропорта. А потом небо превратилось в камень и обрушилось на голову. Конкретно.
Дальше была глухая ватная темнота.
Глава вторая. Очевидное – невероятное
Сознание возвращалось постепенно. Он еще ничего не видел вокруг себя, но чувствовал, что лежит на чем-то гораздо более мягком, чем прокаленная солнцем земля Пальмиры. И тишина вокруг была – полная.
«Завалило, – отрешенно подумал Пётр. – Завалило наглухо и контузило, ясное дело. Хорошо, если догадаются пошарить под развалинами…»
Голова у него все-таки побаливала, теперь он это ощущал. Терпимо, но побаливала. Он попробовал пошевелить руками и обнаружил, что делает это совершенно свободно. Уже хорошо. Попытался дотянуться до верхней плиты – рука ушла в пустоту. Это уже становилось интересным.
Глаза привыкли к темноте и он стал кое-что различать. Например, неяркий огонек на расстоянии от него. Определить природу этого явления Пётр не смог, и на всякий случай полежал еще немного с закрытыми глазами. Потом предпринял попытку ощупать себя на предмет возможных повреждений, и чуть не завопил от страха.
Мало того, что он был по плечи прикрыт мягким и теплым одеялом, так под ним уверенно прощупывались контуры фигуры… ребенка. Не грудного, слава Богу, но уж точно не мужчины в расцвете сил.
«Последствия контузии, – успокоительно подумал Пётр. – А одеяло – так это я в медсанчасти лежу. Раскопали, стало быть».
Он снова открыл глаза. Возможно, раскопали. Но находился он точно не в медсанбате. Скорее в больнице типа санаторий. Хотя… что-то он не слышал о таких больницах-санаториях, где наволочки подушек были бы обшиты кружевами.
«Глюки, – обнадежил себя Пётр. – Стопудово – нормальные глюки после контузии».
В помещении стало как-то светлее, и Пётр заметил, что слабый свет просачивается через что-то, прикрытое тканью. Не дневной свет, скорее – рассветный. Значит, скоро утро. А утро вечера… правильно, мудрёнее.
Через какое-то время обнаружилось, что Пётр лежит на широченной кровати с какими-то столбиками по углам и шатром сверху, что под ним – очень мягкий матрас (а может, и не один) и что огонек в дальнем углу – это лампада перед какой-то иконой.
«Цветной, широкоформатный глюк в формате блюрей, – утвердился в своих догадках Пётр. – И вижу я его либо под землей, поскольку меня еще не нашли, либо на поверхности земли, поскольку меня откопали и поместили… Вот только куда поместили? А-а-а, меня наверняка оперировали! Это наркоз отходит. Ну и пусть себе отходит, а я пока еще посплю. Голова-то болит».
Сказано – сделано. Пётр устроился поуютнее на боку, подумал – и вообще свернулся калачиком и сладко заснул. Что бы там ни было, боевики пленным наркоз не вводят, у них другая анестезия – ножом по горлу или пулю между глаз. Так что можно расслабиться и в кой веки раз выспаться. Благо, тишина – абсолютная.
Следующий раз он проснулся от странного звука: было полное ощущение, что где-то звонят колокола. В комнате прибавилось света, и Пётр разглядел вычурную белую мебель, ковер на полу и прочие прибамбасы. Оставалось выяснить, что за окном, которое уже явственно обозначилось за занавесками.
Он откинул одеяло, спустил ноги с кровати и обомлел. Взору его представились две худенькие и не слишком чистые конечности… мальчишки, но уж никак не ноги сорок шестого размера лейтенанта Петра Романова. И руки были детские – с обкусанными ногтями, узкими ладошками и полным отсутствием мускулатуры.
Остальное, как говорится, соответствовало. Пётр с опаской заглянул под надетую на него ночную сорочку (разумеется, с кружевами) и с некоторым облегчением убедился, что его мужское достоинство, по крайней мере, не пострадало. То есть не слишком пострадало: по сравнению со всем остальным было достаточно развитым.
«Мамочки мои! – мысленно взвыл Пётр – Это в кого же меня превратили? И кто я такой теперь?»
Он пересек комнату и раздернул тяжелые занавески на окне. Снаружи почти под окном текла какая-то речка и пышно зеленели деревья на другом ее берегу. И что?
Он дернул за ручку окна, но она не поддалась. Присмотревшись, Пётр обнаружил, что окно законопачено по-зимнему, отчего в комнате было, мягко говоря, душно. И жарко. К тому же Петру не нравился собственный запах: похоже, прошлый раз он мылся пару месяцев тому назад. Или пару лет.
Часы прозвонили внезапно: Пётр даже вздрогнул от неожиданности. Оказывается, они стояли напротив кровати на какой-то затейливой подставке. Шесть часов – замечательно, потому что довольно скоро должен кто-нибудь появиться. Или – теплилась надежда, что дверь распахнется и в комнату ввалятся его приятели по службе с гоготом:
– Классно мы тебя разыграли?
Правда, надежду эту на корню убивал, во-первых, внешний вид самого Петра, а, во-вторых, вид из окна. В Сирии таких пейзажей не бывает по определению, а в Россию его вряд ли поволокли, хоть раненым, хоть контуженным и уж тем более – мертвым. Поскольку Пётр начал задумываться над тем, жив ли он вообще на привычном свете. Может быть, он уже на ТОМ? Точнее, его душа переселилась в полном соответствии с известной теорией.
Успокоиться на этой мысли мешало только то, что чувствовал и мыслил он как двадцативосьмилетний мужик с высшим военным образованием и званием лейтенанта Генштаба, а не как мальчишка лет тринадцати. Зеркало, во всяком случае, отражало именно пацана примерно такого возраста – худого, довольно высокого, узкоплечего, зато с роскошными золотыми локонами. Как раз к кружевам на ночной рубашке.
«НЕТ, КОРОЧЕ, ВО ЧТО Я ВЛЯПАЛСЯ?!?»
Ознакомительная версия.
