Когда они ложились в постель, Софи вдыхала немного опиума, прописанного ей для укрепления нервов. Тогда очертания мира становились мягче, а ее собственное тело — податливым, как у тряпичной куклы. Кажется, Генрих ничего не замечал… Может быть, поэтому она и начала бунтовать. Украдкой. Когда никто не видел.
Сегодня муж уехал в Ираклион, и женщина осталась одна. Если не считать десятка слуг, садовника, повара, рассыльного и еще какой-то челяди — Шлиман все привык обставлять с размахом. Ему надоел грязный шумный порт, и он снял за городом виллу «Ариадна», выбрав место вблизи греческой деревушки. От турецкой речи у него сводило скулы, как от кислого.
Софи запрягла кобылку и отправилась посмотреть окрестности. Молодой англичанин начал-таки раскопки. Вечерами он бывал у мужа, а Генрих, обожавший совать свой длинный нос в каждую земляную дырку, пропадал на участке. Софи до пощипывания нёба было любопытно, что они там делают.
Сквозь зеленовато-розовые шапки скумий она различила Впереди неопрятные отвалы свежей земли, а среди них — копошащихся рабочих.
— Миссис Шлиман, какая честь. — Эванс протянул даме руку, чтобы помочь выбраться из коляски. Ее холодноватая, сразу ставшая влажной ладонь испуганной рыбешкой скользнула в его загорелую натруженную лапищу.
— Муж говорил, вы нашли развалины дворца? Неужели эти две красные колонны и лестница — все, что от него осталось?
С конца июня до середины августа воды Эгейского моря покрыты мглой. Их баламутит северо-западный ветер — злой степняк, приходящий из Киммерии. В такие времена горе пускаться в путь. Но непоседа Одиссей только щелкал пальцами да посвистывал, распоряжаясь, как ставить парус и что поднимать на борт. Он был разбойник, этот царь Итаки. Одним глазом ловил солнце, а другим щурился на ветер.
Вчера бравые царьки — у кого двадцать кораблей, у кого тридцать — нашептали ему на ухо славную эскадру. Лаэртид посчитал и ахнул: 1186 судов — пусть не все длинные и не все обшиты лесом, некоторые просто лодки с бычьей кожей на бортах, но, боясь потерять последнее, вожди ахейцев выставили немалый флот. Будет чем торговаться с Приамом.
В характере хозяина Итаки была одна странность: вне дома он мигом забывал все свои благие намерения, и ветер странствий — смуглый бродяга с дудочкой вместо сердца — начинал бередить его душу.
Не проси богов о ветре, они могут внять твоим мольбам. До самой Трои корабль несся, точно в него впряглись кони Посейдона. Илион взбегал на холм с побережья, словно дома боялись замочить ноги в приливе. Глинобитные хижины лепились друг к другу, их наполнял деловитый гул. Издали было видно, что троянцы привыкли жить на крышах. Даже царский дворец, о стены которого, как черепки, разбивались городские строения, имел множество дворов на ступенчатых кровлях.
Люди Одиссея вытащили судно на берег и степью отправились в город. Маки еще не сошли. Белая растоптанная дорога рубцом рассекала алую кипень. У ворот путников встретил старший царевич Гектор.
— Рановато ты привез масло, — дружески сказал он хозяину Итаки, знаком приказав своим воинам принять у гостей оружие.
— Говорят, ваш флот изрядно потрепали критяне у входа в Дельту? — как бы невзначай бросил царь Итаки.
Гектор поджал губы, но не приученный врать, все же процедил:
— Минос ответит за этот разбой.
— Золотые слова! — Одиссей воздел руки к небу, призывая богов в свидетели. — А то в Эгеиде скоро не останется ни одного корабля, который бы не отсчитывал критянам седьмой части с оборота.
— Мы не платим Кноссу, — насупился царевич. — Но на что ты намекаешь? — Он настороженно вгляделся в глаза гостя.
— Все по порядку, сын Приама. — Лаэртид поднял руку. — Я действительно прибыл не с маслом, и путь мой не из Итаки, а из Микен. Меня прислали говорить с твоим благородным отцом не только от моего имени. — С этими словами Одиссей показал пальцем на странное ожерелье из 22 одинаковых колец, болтавшееся у него на шее. — Наши вожди больше не в силах терпеть грабеж критян и собрались в поход против Миноса. Они хотят спросить, не желаете ли и вы попытать счастья?
Одиссей знал, с кем идти на откровенность. Если Приам и пошлет армию против Крита, то только под командой старшего сына. Гектор — испытанный боец и поход ему на руку. Он еще больше возвысит его и принесет любовь народа. И так на каждом перекрестке трубят о честности и щедрости царевича: он не возьмет свою долю, пока не будет оделен последний солдат…
— Отец очень разгневан потерей торговых кораблей, — задумчиво молвил троянец, — и скорее всего, согласится на ваше предложение. Но он захочет спросить гадателей. А тут я бессилен.
— Положимся на богов. — Одиссей хлопнул Гектора по плечу так, как если бы дело было уже решено. — Небожители любят войны.
— Здесь коровы карие, а глаза у людей гнедые. — Софи протянула молодому археологу руку. — Вот что это за земля!
Эванс помог ей выбраться из раскопа. Они гуляли среди седых от соленого ветра камней уже более часа. Артур поминутно тыкал рукой то в одну, то в другую сторону, уверяя, что кусок песчаника — притолока двери в царский мегарон, а дырка в кладке пола — бассейн для ритуального омовения жриц. Софи едва успевала вертеть головой и удивляться, как много он знает.
Спутник показал ей фрагмент фрески, с двух сторон словно слизанной огнем. Только юное девичье лицо осталось нетронутым — неправильные черты, крупноватый нос и полные, ярко накрашенные губы дышали жизнью.
— Я назвал ее Кассандрой, — сказал Артур. — Дочь Приама жила на Крите. Раньше договоры скреплялись обменом заложников. В Трое тоже были свои минойцы, дети царя. В мирное время к ним относились как к членам семьи. Они росли и охотились вместе с царевичами, соревновались с ними в беге на колесницах, делили хлеб и вино за столом. Но когда начиналась война, их приносили в жертву.
Софи в ужасе прикрыла рот ладонью.
— А Кассандра? Ее тоже убили? Эванс кивнул.
— Не сразу. Она обладала даром прорицания, и критяне с ее помощью надеялись выиграть войну. Девушка не помнила своей семьи и была готова им помочь. Хитроумный Одиссей боялся этого. Он знал, что жрица потеряет дар, как только лишится девственности, и подослал в осажденный город Ахилла. Тот передал Кассандре обещание Гектора и Париса спасти ее из плена. Но больше братских слов царевну тронул юный облик героя. В ту же ночь они стали любовниками, и Ахилл возвратился в лагерь, «неся на копье все пророчества мира, отобранные у Кассандры».
Софи усмехнулась. Да, именно так мужчины и поступают. Вспоминал ли он после этого о бедной заложнице?
— Какое-то время Кассандра скрывала потерю дара, — продолжал Эванс. — Но вскоре минойцы увидели, что ее пророчества неверны. Троянка сулила им победу, а они терпели поражение за поражением. Перед тем как оставить Кносс, разгневанные критяне спустили царевну в Лабиринт.
— Неужели братья не спасли Кассандру? — голос Софи звучал взволнованно, словно сейчас это имело какое-то значение.
— Ахейцы ворвались в столицу Миноса и разграбили ее, — ответил Артур. — На фресках следы того самого пожара, который бушевал здесь две тысячи лет назад. Воины били в золотые блюда, как в бубны, и плясали на крови, но никто не осмелился спуститься в логово Минотавра. Тогда Гектор и Ахилл решили попытать судьбу. Они взяли ясеневые копья и ушли под землю. Не было в Аттике героев более грозных, чем эти побратимы. Оба надеялись повторить подвиг Тезея, но потерпели неудачу. Они нашли в темных коридорах обезумевшую от страха Кассандру, а потом на человеческие голоса явился и сам грозный хозяин Лабиринта. Герои притаились за колоннами, а когда чудовище оказалось между ними, метнули копья. Но промахнулись во мраке и попали друг в друга. Кассандру разорвал Минотавр. Говорят, он до сих пор бродит по Лабиринту и ждет новых пленников. Когда его терпение иссякает, он ревет и топает ногами, оттого на Крите так часты землетрясения.
Несколько минут Софи молчала, а потом протянула почти обиженно:
— Неужели все герои древности умирали так страшно? Ни у кого не было счастливой старости в кругу семьи?
Артур пожал плечами.
— Боги выбирают лучших и уносят их в цветущую пору. Греческий эпос не знает концов вроде «жили долго и умерли в один день».
— А я бы хотела жить долго и умереть в один день, — вызывающе бросила женщина, — с тем, кого выберу.
Последние слова звучали странно, если учесть ее положение замужней дамы, и госпожа Шлиман смутилась.
— Мне пора. Генрих обещал вернуться к чаю, — заторопилась она. Артур не стал ее удерживать. Он испытывал сильную неловкость рядом с этой робкой красавицей, в его присутствии начинавшей говорить почти дерзко.
