вошли, и замечательно. Пусть теперь берут под охрану стратегически важные объекты, устанавливают правительство, производят аресты. Вспомнит обо мне Москва, и хорошо, а нет, тоже ничего. Покамест архангельское подполье задействовало меня не как сотрудника ВЧК, а как члена партии. Мне пришлось участвовать в бесконечных заседаниях, о чем-то спорить, доказывать, самому стоять в охране драгоценного парохода и даже побыть в роли грузчика, потому что для разгрузки зерна задействовали самых надежных товарищей, включая всех членов подполья во главе с Михаилом Артемовичем. Вот, сегодня в кои-то веки удалось выкроить время для сна, так и то какая-то сволочь разбудила.
В дверь забарабанили властно и сильно. Похоже, вначале стучали кулаком, а теперь прикладами.
— Открывай, бля! — донеслось из-за двери. — Щас дверь гранатой высадим, на хер!
Будь я один, попытался бы немного повоевать, а со мной женщина. Если в дело пойдут гранаты, ни дому, ни Галинке несдобровать. К тому же в городе уже Красная армия, а вести боевые действия со своими в мои планы не входило.
Отстранив Галину, рванувшуюся открывать дверь, и со вздохом убрав браунинг, я отодвинул засов и увидел на крыльце конопатого курносого парня с наганом, нацеленным мне прямо в грудь, а за ним двух солдат с винтовками. Судя по красным звездам на папахах — свои.
— Аксенов? — поинтересовался курносый, поигрывая оружием.
— Допустим, — кивнул я. — А вы по какому поводу?
— Когда надо будет — узнаешь. Живо собирайся, сучара, — ткнул меня наганом в грудь красноармеец. — Дернешься, пристрелю, бля. Надевай шинелку, а не то прямо так пойдешь, в гимнастерке.
— Граждане, что здесь такое происходит? — попыталась вмешаться Галина, но ее вопрос наткнулся на хамство курносого:
— А ты заткнись, подстилка белогвардейская. Подожди, твоя очередь еще наступит! А станешь вякать, так и тебя шмальну, старая кочерыжка. — Повернувшись ко мне, парень рявкнул: — Мне тебя долго ждать-то, гнида?
Я с трудом поборол желание сравнять нос парня с его наглой мордой, но наган и две винтовки заставили меня покамест не дергаться и не спорить. К тому же, если честно, я был полностью обескуражен. В совершеннейшей растерянности я вдел руки в рукава шинели, нахлобучил шапку и пошел.
Кажется, нечто подобное у меня уже было. Дежавю, блин. Но в прошлый раз меня вели более вежливо, без демонстрации намерений. Сейчас же все по канонам старого фильма — впереди командир с наганом, а сзади в спину (мою, между прочим) упираются два штыка.
Идти по архангельским улицам с таким эскортом отчего-то стыдно. Наверное, потому что меня вели свои. Вот если бы белые, то нормально. Кажется, мелькнул кто-то знакомый. Нет, наверное, показалось.
Курносый время от времени озирался и приговаривал:
— Что, гнида белогвардейская, страшно? Ничо, щас мы тебя в расход пустим, недолго тебе боятся.
Я просто шел, ничего не отвечая, не пытаясь орать — мол, это какая-то несправедливость, задержали меня неправильно! А смысл? Если меня не расстреляют сразу, узнаю, зачем меня арестовали и за что. Теоретически, повод арестовать разведчика есть всегда. Например, меня можно смело арестовывать за то, что позволил уйти резиденту английской разведки. Еще повод: если предположить, что адреса и фамилии, данные паном Зуевым, при тщательной проверке оказались туфтой, и инкриминировать Аксенову, то есть мне, преступную небрежность, а при желании можно отыскать и сговор с врагом.
Самое забавное, что браунинг так и лежал в моем кармане, потому что ни командир, ни его бойцы не догадались меня обыскать. Они что, тупые? Или настолько наглые и самоуверенные, что не ожидают сопротивления? Странно. Стало быть, эти парни не из ЧК и не из военной разведки товарища Аралова. Коллеги меня бы точно обыскали. Скорее всего, здесь просто красноармейцы, которым поручено выполнить задержание. При желании могу положить на февральский снег всех троих, им ни штыки помогут, ни револьвер. Но положить-то я их положу, а что дальше? Уходить в леса, подаваться в белые партизаны? Так тут вам не Крым, не Кавказ, где организованное сопротивление продлится еще года два. В тайге или в тундре долго не партизанствуют, климат не тот, и поддержки местного населения не будет. Нет уж, пойдем до конца, куда поведут.
А если меня расстреляют, стало быть, не узнаю. Но ведь интересно же!
— И чего вас, блядей, еще и допрашивать водят? — сплюнул себе под ноги курносый. — Я бы прямо на месте и кончал, суки. Вы с нашими-то не церемонились, к стенке ставили, а мы тут цацкаемся.
— Товарищ командир, у беляка сапожки хорошие, может снимем? — подал голос один из конвоиров. — Мои-то чоботы совсем развалились.
Командир опять оглянулся, осмотрел башмаки подчиненного — и впрямь, «каши просят», махнул рукой:
— На расстрел поведем, тогда и снимем.
— Так, может, его не сегодня расстреливать станут, а через неделю или через месяц. Мне что, в драных чоботах всю зиму ходить? — возмутился боец. — У тебя-то вон, крепенькие, не драненькие.
— А я командир, мне положено! — парировал курносый. — Ты, Митек, вначале до комвзвода дорасти, так будут у тебя и сапоги, и сало, и все прочее.
Потом, сжалившись над подчиненным, примирительно сказал:
— Да не мельтеши ты, Скворцов, потерпи, получше себе сапоги выберешь. Этого не расстреляют, другой будет. А щас возьмешь, скажут потом — мол, хорошие у тебя сапоги, неча брать.
Похоже, меня вели туда же, куда и в первый раз, когда по милости моей квартирной хозяйки и старшего по кварталу я едва не угодил в Белую армию. Так и
