class="p1">Зажав нож зубами, я быстро полез вверх по дереву, цепляясь руками за ветки.
Черный нож был талисманом нашего корпуса — такие ножи сделали для каждого из добровольцев в подарок рабочие Златоустовского инструментального комбината. Хвостовик клинка проходил через всю рукоять, расклепываясь на конце. Это делало конструкцию единым целым. Рукоять и ножны были сделаны из березы и покрыты черным «кузбасслаком», а гарда имела обратный изгиб.
Карабкался я споро и умело, руки сами находили, за что зацепиться, и немец вряд ли догадывался, что я уже близко. Время от времени я слышал одиночные выстрелы — летчик усердно пытался попасть в рядового Перепрыгу, который все так же таился где-то в траве. Надо поспешить, а то как бы один из следующих выстрелов не оказался роковым для лопоухого.
Наконец, когда я посчитал, что влез достаточно высоко, то начал перемещаться вокруг ствола, очень надеясь не сорваться в самый неподходящий момент. Крона, пожалуй, удержала бы весь моего тела, но падать вниз, ломая своим весом ветки — занятие не из приятных.
Я рассчитал правильно и оказался там, где парашют накрепко переплелся с ветками. Немец на стропах болтался чуть ниже. Он меня не видел, все так же целясь куда-то вдаль из пистолета.
Что делать? Перерезать отсюда стропы я не мог — не хватило бы длины рук, распутать купол парашюта нереально, а сам немец падать вниз желанием не горел. Придется ему в этом помочь!
Собравшись с духом и все мысленно рассчитав, я прыгнул вперед, оттолкнувшись от ствола дерева.
Это был чудесный прыжок, достойный быть занесенным в какую-нибудь особую книгу рекордов. Руки я вытянул вперед и пронесся сквозь листья, как снаряд, выпущенный из мортиры, удачно приземлился сверху прямо на летчика, тут же вцепившись в него руками и обхватив ногами для пущей уверенности.
Немец такого поворота событий не ждал, его шатнуло, он вскрикнул, но пистолет из руки все же не выронил, и через мгновение, сориентировавшись, попытался навести его на меня.
Я висел на нем, как бульдог вцепившийся в палку, и лишь чудом сумел перехватить его руку за запястье, прежде чем он выстрелил. Пуля ушла в сторону, лишь чуть опалив мне щеку жаром. Я сдавил его запястье изо всех сил, а хватка у меня была богатырская — спасибо ежедневным тренировкам с нагрузками.
Сломать ему руку я не сумел, но, видно, сжал крепко — пальцы летчика разжались и пистолет, кувыркаясь в воздухе, полетел на землю.
Свободной рукой я взял нож и приставил его к горлу фашиста.
— Хэнде хох, сука! Гитлер капут!
Он скосил глаза вниз и тихо констатировал:
— Scheiße! Ich bin im Arsch!
*(нем.) Дерьмо! Я в жопе.
— Вот именно! — довольно подтвердил я и начал резать стропы над его головой, сам при этом надежно схватившись за одну из строп левой рукой, и держась за немца лишь ногами.
Этот акробатический трюк мог плохо кончиться, как для меня, так и для моего пленника, но я надеялся, что майор сообразит и сумеет поймать летчика.
Немец внезапно исхитрился и вцепился зубами мне в правую ляжку. Я заорал от неожиданности и боли, и в тот же момент последняя стропа лопнула с громким хлопком, фашист полетел вниз, вопя во всю луженую глотку. Я же остался болтаться наверху, вновь схватил нож в зубы, начал раскачиваться вперед-назад, и, выждав момент, сиганул, зацепившись за ближайшую ветку. Она тут же сломалась, но я уже схватился за соседнюю и закрепился на дереве.
Уф! Адреналин стучал в висках, тело было напряженным.
Спуск оказался куда труднее подъема, но я не спешил — еще не хватало свалиться, когда дело сделано.
Где-то внизу раздался глухой звук удара, довольный вскрик Перепрыги и тут же громкий приказ майора:
— Отставить! Не трогать пленного!
Как я и ожидал, у майора все получилось. Немец был жив и валялся в бессознательном состоянии на земле со стянутыми за спиной руками. На лбу у него наливался синим цветом сочный синяк. Майор, имени которого я не знал, сидел у него на спине и курил папиросу, выпуская густой дым в светлеющее небо. А рядовой Перепрыга стоял рядом, наведя на летчика винтовку, ударом приклада которой он, судя по всему, и приложил фашиста. Тоже, значит, проявил участие в задержании.
— Благодарю за службу, товарищ боец! — кивнул мне майор, когда я подошел ближе.
— Служу Советскому Союзу! — бодро ответил я.
— Твоя фамилия?
— Младший лейтенант Буров.
— Молодец Буров. И ты Перескоков молодец!
— Перепрыга! — обиженно поправил его лопоухий.
— Пусть так, — не стал спорить майор, — а теперь потащили-ка этого хмыря к штабному вагону. Думаю, вопросов к нему будет очень много…
10 июня 1943 года эшелоны с личным составом и боевой техникой Уральского Добровольческого танкового корпуса прибыли в Подмосковье, в город Кубинка, в шестидесяти трех километров к западу от Москвы, где корпус был передан в состав резерва Ставки Верховного Главнокомандования, доукомплектован и через некоторое время включен в состав 4-й танковой армии, которой командовал Василий Михайлович Баданов.
К этому моменту материальная часть корпуса состояла из двухсот двух танков Т-34–76, семи танков Т-70, шестнадцати САУ СУ-122, шестидесяти восьми бронемашин БА-64, восьми установок М-13, девяносто четырех минометов, восьмидесяти орудий разного калибра, и тысячи двадцать восьми колесных машин всех марок.
Из 8206 человек личного состава, лишь 536 имели боевой опыт. Служили в корпусе и женщины: 249 связистов-радистов и 123 рядовых и младших командиров.
18 июля 1943 года 4-я танковая армия была передана в подчинение Западному фронту. 30-й УДТК вошел в состав выступившей 19 июля на фронт армии и к 24 июля сосредоточился в лесах в районе Козельска.
* * *
Первый месяц моей службы в УДТК прошел спокойно, если не считать той истории с ночной бомбардировкой состава еще на подъезде к Кубинке. Той ночью всем повезло — состав остался цел и невредим, бомбы, сброшенные практически вслепую, легли чуть дальше, перепахав часть поля и дорогу. Пленного летчика мы передали куда следует, и больше я его, разумеется, не видел. Меня несколько раз допросили, но, очевидно, мои слова сошлись с показаниями неизвестного майора и Перепрыги, поэтому вскоре от меня отстали.
Майор, к слову, обещал написать на нас с Перепрыгой представление к награждению за проявленную доблесть и отвагу, но сделал ли он это, я не знал. Время шло, дни сменяли дни,
