А я стоял и вспоминал фамилию. Заруцкий – что-то знакомое, где-то я уже ее слышал. Казалось, вот-вот что-то всплывет в моей памяти, но, увы, этого так и не случилось.
После полуночи суета во дворе улеглась, и все погрузилось во тьму. Я прилег как был, в доспехах, в сенях дома, двери на улицу остались приоткрыты, было тихо, только вдалеке лаяли собаки. Сразу потянуло в дремоту.
Разбудил меня шепот Кошкарова:
– Слышь, Аникитович, просыпайся.
Я открыл глаза.
– Что, уже идут? – был мой первый вопрос.
– Да нет, через час уже луна взойдет, они, ежели пойдут, как на ладони будут, мы их из луков перещелкаем. А пластуны, если все-таки решатся, должны сейчас полезть. Вот их бы по-тихому перенимать… Эх, моих ребят бы сюда, с кем мы Казань брали когда-то. Наши-то парни пока не особо для этого дела годятся.
Просидели мы еще часа три, пока на востоке не начало алеть небо. После этого, успокоившись, начали разбирать все завалы и баррикады, устроенные в ожидании штурма. Наши стрелки, отправленные на колокольню, вернулись еще раньше, по дороге они громко смеялись – все представляли, что скажет звонарь, когда придет и увидит истоптанный ногами в грязь легкий снежок на полу звонницы.
Хоть и не хотелось опаздывать к царю, но пришлось задержаться, чтобы на улицах появилось побольше народу, и если и была какая засада, ожидавшая нас на пути, то ее должны были уже снять. Все же нападать прямо на глазах у десятков прохожих было чревато даже для Захарьиных-Юрьевых.
Во дворец мы отправились, когда на моих ходиках было десять часов утра.
Я ехал среди охраны, одетый так же, как все, мой приметный тегиляй и шлем с доспешным воротником были на молодом охраннике, игравшем сегодня на время пути мою роль. Кошкаров еще раньше уехал с лучшим десятком в Кремль, с запиской к дьяку моего приказа. Наступила наша очередь устраивать ловушку моему противнику.
Когда мы выехали к Лобному месту, я обратил внимание на суету у входа в Кремль: сотни стрельцов выстраивались в походные колонны и уходили в московские улочки. В самом Кремле все вроде было спокойно. Я прошел к царю – сегодня охрана пропустила меня без обычных вопросов. Иоанн Васильевич сидел на высоком резном стуле, рядом с ним стоял Хворостинин, лицо его было мрачнее тучи.
Я низко поклонился Иоанну Васильевичу, который насмешливо смотрел на меня:
– Видишь, Дмитрий Иванович, сего отрока неразумного, вздумал он с Никитой Захарьиным потягаться. Хотя надо сказать, и в этом ему Бог помогает. И отравителя поймал, и от черкасской засады ушел. И ведь сейчас опять же говорить ничего не стал бы, а небось на исповеди греха за собой не видит – гордыни великой.
Неожиданно лицо царя налилось кровью.
– Ты что, Сергий, молчал, думал, без меня с изменой справишься?! Ловушки он в приказе вздумал ставить. Или боялся, что я родственника за такие дела не трону, иезуитами подкупленных бояр так просто оставлю? Давай рассказывай все с самого начала, может, чего я еще не знаю?
У меня от пронзительного взгляда царя затряслись колени и пробило на пот.
– Великий государь, пойман был у нас во дворе третьего дня отравитель. Рассказал он нам на пытке, что послан был ключником Никиты Романовича колодцы отравить. Вчера намек я тому сделал, что знаю все про дела его темные, так вечером на нас засада была черкасская, отбились мы, слава Господу. А у одного из черкас убитых крест нательный был католический.
И с этими словами я достал крестик и протянул его царю. Тот осторожно взял в его в руки, внимательно рассмотрел, подозвал ближайшего стольника и передал крестик ему.
– А больше нет у меня ничего, что рассказать могу, вот разве что ждали сегодня всю ночь, что нападение на меня будет. Но спокойно ночь прошла.
Лицо царя по мере моей короткой речи несколько разгладилось.
– Не спали они, видишь? – обратился он опять к Хворостинину. – А я спал?.. Пока Москву перекрыли, чтобы ни один схизматик не ушел, пока полк стрелецкий готовили. Первый и последний раз я тебе, Щепотнев, говорю, не берись за дело, которое не по плечу. Есть у тебя государь, он решать все будет. Твой батюшка… – Тут он осекся и посмотрел на Хворостинина. Но тот стоял с невозмутимым лицом. – Так вот я говорю, твой батюшка, Аникита Иванович, сразу бы меня известил о таком деле. Вот еще не знаю, как сегодня выйдет, а вдруг уже сбежали все мздоимцы? Хоть и Москва вся в рогатках стоит, а есть у них подсылы везде. Хорошо хоть, что покровитель твой Дмитрий Иванович тебе в помощники человека знающего дал. Пропал бы ты, Щепотнев, и следа не нашли.
Лик царя опять потемнел, на лбу вздулись вены.
– Сколько мне здоровья все они унесли – Шуйские, Старицкие, теперь еще Кобылино-Кошкино отродье, а как расстилались передо мной. Никому из старых родов веры нету больше, кончилось мое терпение.
Он повернулся к Хворостинину:
– Дмитрий Иванович, ты мой самый наилучший воевода сейчас. Иди, и чтобы все Захарьины-Юрьевы живые и мертвые передо мной в колодках лежали. Сейчас там Лопухин распоряжается, он уже знает, почему и как, и за своего зятя, – царь вновь посмотрел на меня и улыбнулся, – он со всех Захарьиных шкуру спустит, так что ты его там придержи, живыми они мне нужны.
– Иоанн Васильевич, – осторожно произнес Хворостинин, – наверно, с ходу не удастся их взять. Там на Зарядье у Никиты Романовича чуть не крепость отгрохана. Много людей положим. Может, в осаде подержать денек-другой?
– Ты воевода, ты и решай, много времени дать не могу тебе. Как хочешь, но чтобы через два дня вся семейка предо мной была, – сказал успокаивающийся царь.
Хворостинин низко поклонился и вышел.
Иоанн Васильевич вздохнул и посмотрел на меня. Выглядел он не очень: уставшее лицо, мешки под глазами.
– Иоанн Васильевич, – сказал я, – дозволь, я мигом, питья принесу подкрепляющего.
Тот махнул рукой:
– Пустое, Сергий, не поможет твое зелье, сердце у меня болит. Вот скажи, ведь столько лет рядом был, шурин он мне. А деньги от иезуитов взял – у него что, денег не хватало, я ему столько вотчин дал. А ему все мало, мало, дай, дай. Сам, наверно, царствовать захотел. Ну я ему устрою царствие небесное.
Когда я через несколько часов выехал из Кремля, направляясь в Сретенский монастырь, со стороны Зарядья раздался грохот пушечной пальбы.
«Ого, Дмитрий Иванович дает прикурить, – подумал я. – Решил, видимо, долго не возиться, сейчас пушками все укрепления раздолбают».
Пока мы ехали, канонада возобновлялась еще пару раз: пушкарям требовалось время на чистку и перезарядку.
