– Не всех, – возразил Лидон, – Папий Мутил еще жив. Я слышал, он бежал в Нолу.
Во время Союзнической войны самнит Гай Папий Мутил был провозглашен одним из консулов государства Италия, но из-за многих неудач остался в стороне от похода самнитов и луканов на Рим, где их армию, объединившуюся с марианцами, разбил Сулла в миле от Коллинских ворот Города. Эта вспышка всеиталийской войны против римлян, оказалась, хотя и чрезвычайно кровавой, но слишком краткой, и грозила сделаться последней. Мутил заперся в Ноле. Сил сопротивляться у него не было, об этом все знали, потому Дециан пренебрежительно хмыкнул:
– Видать Сулла сейчас слишком занят, чтобы прихлопнуть эту полузадушенную мышь. Хотя для этого даже когти выпускать не нужно.
– О да, – усмехнулся Квадригарий, – Сулла очень занят. По правде сказать, даже я содрогнулся, а ведь думал, что меня уже ничем не проймешь. Я готов последовать за Луцием Корнелием хоть к Орку в пасть. И так каждый ветеран, кто помнит его с залитым кровью Орлом под Орхоменом. Но такой резни мы не ожидали...
– Кто-то возмутился? – спросил Дециан.
– Конечно, нет, – вместо Марка ответил Тиберий, – скорее наоборот. Вот пока в Городе сидели марианцы, я продолжал ловить себе фальшивомонетчиков. Когда одним из преторов был Марк Гратидиан, он особенно сему предприятию способствовал. Простой люд его боготворил. Он, как родственник Мария, естественно, оказался в самом первом проскрипционном списке. Его зарезал Сергий Катилина. Поочередно выколол глаза, отрезал уши, вырвал язык и отрубил руки. А знаете, в честь чего Катилина проявил столь завидное рвение и выдумку? Он ведь прежде не состоял с покойным ни в каких терках.
– В честь чего? – спросил Квадригарий, коего перечисление членовредительства не впечатлило.
– Отработал разрешение Суллы включить в проскрипции собственного брата, который вообще не имел никакого отношения к марианцам. Луций Сергий наследовал его имущество, проливая горючие слезы по невинно убиенному. А ты говоришь, не ожидали... Кое-кто только этого и ждал. Я, Марк, как ты знаешь, много общаюсь с разными людьми. Так вот, иной раз их таковыми назвать язык не поворачивается.
– Ты, Тиберий, все же общаешься со всякой придонной мутью.
– Я тебя уверяю, наверху не чище, – усмехнулся Лидон.
Квадригарий повел плечами, потянулся.
– Ладно. К вопросу о чистоте. Полагаю, пора освежиться.
Он вышел из кальдария к холодному бассейну, накинув на бедра полотенце (нагота всегда смущала римлян, и даже общение с греками не смогло в полной мере изменить этого отношения). Когда с довольным уханьем погрузился в прохладную воду, пробасил так громко, что слышно было во всех помещениях бани:
– Хор-р-рошо-о! Даже самое лучшее вино так голову не прочищает!
– Вино наоборот ее туманит, – проворчал Лидон.
Дециан и Квадригарий напились крепко и на утро ожидаемо оказались скорбны головой. Лидон никогда сверх меры не бражничал и сохранил ясность мысли. Его очень заинтересовало "узнавание" Квадригарием фракийца, потому первым на допрос он затребовал именно Спартака. Хотя и разговор с Аристидом прервал на довольно интересном месте, да и прочих пиратов необходимо было время от времени потряхивать, дабы соблюдать правила игры и не возбуждать излишних мыслеброжений в их головах, выделяя кого-то одного.
Когда Спартака ввели, у того зуб на зуб не попадал, а ноги подгибались. Очередная ночь в холоде и неудобной позе давали о себе знать недвусмысленно. Лидон поморщился, подумав, что этак они перестараются с "маринованием клиента". Как бы ноги не протянул раньше времени.
Солдаты подсунули под фракийца табурет, на который он приземлился, как мешок с... Ну не важно с чем.
Лидон некоторое время молча разглядывал подследственного, которого трясло мелкой дрожью. Потом встал из-за стола, взял с сундука, стоявшего в углу палатки, темно-красный шерстяной плащ-сагум. Набросил на Спартака.
– С чего... Вдруг... Такая... Милость? – отбил тот зубами замысловатую дробь на греческом.
На лице Лидона не дрогнула ни одна морщинка. Он продолжал молча разглядывать фракийца.
– Ну... Говори... Уже... Чего... Нибудь, – не выдержал Спартак и согнулся в кашле.
Лидон покачал головой и, наконец, сказал утвердительным тоном:
– Ты присоединился к Эвдору много позже остальных. Они сбились в ватагу еще в Аттике, а ты пристал потом. Когда и где?
Спартак посмотрел на Тиберия исподлобья, но ничего не ответил. Лидон внимательно наблюдал, как фракиец воспринял его слова. Молчание Спартака выходило весьма красноречивым. Тиберий по глазам видел смятение, охватившее подследственного. Привычное зрелище. Однако фракиец держал удар превосходно.
– Полагаю... Про свинец можно... Не рассказывать? – поинтересовался Спартак.
Он постепенно приходил в себя, и речь становилась более связной.
– Правильно полагаешь, – улыбнулся Лидон, – расскажи лучше про другие дела.
– Про какие?
– Про разбойные, разумеется, – мягко подсказал корникуларий.
– Мы пирата знаменита, грабим вилла и корбита[39], – на ломаной латыни рассеянно пробормотал Спартак, – огорчу тебя, уважаемый. Мы разбойными делами не занимаемся. Нету за нами таких грехов. И везли мы все-таки свинец из Нового Карфагена.
Лидон печально покачал головой.
– Нехорошо запираться и обманывать. Твои товарищи поступили иначе.
– Что, прям-таки во всем сознались?
– Именно.
– Вот ведь, – хмыкнул фракиец, – а казались такими приличными людьми... Я, как, наверное, тебе рассказали, с этой компанией недавно. Чем они прежде промышляли, мне не ведомо. Если и было что-то нехорошее, то за этим не ко мне.
Лидон поджал губы. Выдумать какое-нибудь "признание, сделанное товарищами" он не мог, слишком велика вероятность попасть пальцем в небо и фракиец поймет, что римлянин блефует. Фактов для обвинения все еще недоставало. Ладно, зайдем с другого конца.
– Твой народ трудно назвать морским. Что же тебя понесло в море?
– Думаю, тебя не устроит ответ, что я жил на побережье, среди далматов? – спросил Спартак.
– Верно думаешь. Мы еще в первый день выяснили, что на их языке ты не говоришь. Так что лучше не ври.
– Боюсь, история будет неинтересной и короткой. Мою жену похитили римские разбойники и продали в рабство. Я отправился ее искать и в Диррахии поднялся на борт "Меланиппы". Добрался до Сиракуз, потом до Остии. Рыскал по невольничьим рынкам. Жену не нашел. Жить не на что. Остался на "Меланиппе" гребцом.
– Сиракузы, Остия... Не туда тебя понесло. Самые большие рабские рынки на востоке – Делос и Родос. Да и компания твоя – почти все из тех краев. Как-то совсем нелогично, что мы взяли вас на западе.
