— Что тут произошло? — тихо спросил юноша.
Приор не ответил, но неожиданно сбоку раздался скрипучий голос:
— Пришел Он, чье имя Гибель и Разрушение, Смерть и Возмездие, Илаим. И привел с собой орду низших существ, и настало разорение, настал конец дней.
Томас быстро обернулся. Говорил демон. Юноша и нахмурился и спросил:
— А ты? Что ты делал здесь?
— Я пришел позже, — прошипел демон. — Я — Хранитель, Страж Врат. Пока врата существуют, существую и я.
— Не говори с ним, — резко оборвал их приор. — Нельзя знать, какой яд он вольет тебе в уши.
При каждом их шаге поднимались облачка пыли. Эхо тонуло в переулках, терялось под обрушившимися арками. Повсюду вокруг были пыль и тлен, каменная щебенка, осколки хрусталя и еще какого-то зеленоватого, похожего на хрусталь материала. Из него были сделаны трубы, ведущие к домам и фонтанам. Бассейны фонтанов засыпала сухая листва и ветки, а украшавшие их золотые статуи давно перестали извергать воду и лишь пялились тусклыми рубинами глаз. Томас понял, почему приор не огорчился потере казны. Зная дорогу к этому городу, тамплиеры владели и всеми его неисчислимыми сокровищами. Золото земных владык по сравнению со здешним великолепием казалось жалкой горсткой меди.
Путники спустились с верхних террас и двинулись к центру. Томас молчал, как и велел приор, но не мог удержаться от того, чтобы не вертеть головой. Красота города — чуждая и в то же время близкая, как красота восточных мозаик — заставляла его сердце биться чаще. От восторга перехватывало дыхание, и в то же время горько щемило в груди. Отчего это совершенство погибло? Отчего на улицах не слышно низких мужских, нежных женских и звонких детских голосов, отчего за окнами не мелькают веселые лица, не несутся в небо звуки торжественной музыки из строений, так похожих на храмы? В чем провинились жители города? Почему даже небо над их родиной превратилось в давящий, освещенный зловещими вспышками купол? Или они сами заперли себя вдали от солнечного света, заперли и тихо близились к смерти, пока не пришел ангел мщения, Илаим?
Они пересекли горбатый мост и миновали развалины башни. Узкая, цвета старой кости, башня обломком торчала над городом.
Стены ее под слоем пыли бледно светились. Томас попытался представить, как прекрасна была эта башня в дни расцвета, когда ночной порой сияла над городскими кварталами, словно свеча. Если, конечно, здесь наступает ночь…
Сразу за башней открывался вид на высокий холм. По склону спускалась широкая каменная лестница, а вершину холма венчал храм.
Томас остановился, невольно разинув рот. В отличие от остальных построек, храм не выглядел заброшенным. Его белые стены и крыша, украшенная зубцами, были незапятнанно чисты. Огромные медные двери и золотые колонны по сторонам от них ослепительно сверкали, как будто отражая свет невидимого солнца. По ступеням бегали блики.
— Впечатляет, не так ли? — сказал приор за спиной Томаса.
Юноша обернулся.
— Что это, монсеньор? Неужели…
— Храм Соломонов, творение строителя Хирама? — тамплиер улыбнулся. — Нет, мальчик. Конечно, хотелось бы верить, что Господь взял его и перенес сюда — однако это не тот храм.
— Но почему? Как вы можете быть уверены?
От храма веяло чудом. Да он и был настоящим чудом — здесь, в разрушенном городе, среди чужих и чуждых построек, тлена, смерти и увядания — он сиял, как жемчужина, как драгоценность в божьем венце, как самое лучшее и совершенное из творений человеческих.
Приор покачал головой.
— Я был ненамного старше тебя, когда Жак де Моле впервые привел меня сюда. И так же, как ты, я трепетал от восторга. Я верил. Мне хотелось верить.
Де Вилье ненадолго замолчал. Казалось, он тщательно обдумывает следующие слова.
— Жажда веры, жажда чуда, Томас — одна из самых сильных страстей человеческих. Но, если ей не руководят воля и разум, человек становится в равной мере открыт и божьим откровениям, и искушению дьявола. Мне кажется, брат де Моле так и не понял этого, что привело его к гибели. Ступай за мной и смотри внимательно.
Они поднялись по мраморным ступеням. Демон, по-прежнему ковылявший рядом с приором, совсем съежился — стал неощутимо мал, ничтожен, безобиден, как больной пес, прижавшийся к хозяйской ноге, или как куропатка с подбитой лапой, семенящая по стерне.
Храм звал Томаса. Храм манил его блеском золотых дверей, едва различимым ароматом курений, храм сулил келейный полумрак, резные кипарисовые столбы и гудение медного гонга. Юноша не знал, откуда являются эти образы, лишь чувствовал, что шагает все быстрее и быстрее, что ноги сами возносят его на верхнюю площадку лестницы. Ему хотелось прикоснуться к дверным ручкам в форме львиных лап, к окованным золотом створкам. Он был здесь желанным гостем, его ждали давно… Тяжелая дверь распахнулась перед ним, словно от порыва нездешнего ветра, и Томас ворвался…
…в пустой зал, посреди которого льдистым светом сияла линза.
Второй переход дался Томасу легче.
Люди и демон очутились посреди огромной пещеры. Откуда-то издалека доносился звук падающих капель, а в сотне шагов перед ними из-под земли вырывались языки голубого пламени. Этот призрачный огонь не рассеивал темноту — напротив, тьма казалась лишь гуще там, где ее прошивали бледные световые полотнища.
И из тьмы угрюмым горбом выступала башня. Угловатая и приземистая, сложенная из черного камня, она казалась антиподом, злой тенью, насмешкой над светлым храмом по ту сторону линзы.
— Вот мы и пришли, — тихо сказал приор. — Брат де Моле называл ее «Башней Сатаны». Но я думаю, что он ошибался. Как то, что мы видели на холме в городе, не было храмом божьим, так и эта башня — не творение дьявола.
«Чье же?» — хотел спросить Томас. Но не спросил.
Башня впустила их, раззявив четырехугольник входа. Демон ковылял впереди — возможно, в нем башня и признала хозяина. Первый этаж был пуст. В узкие окна врывался призрачный синеватый свет. От грубой каменной кладки несло холодом, и пахло здесь так же, как и в разрушенном городе: смертью, забвением, застывшим временем. Пол был выложен черными, лоснящимися, как конская шкура, плитами. Вверх вела лестница, но, когда Томас свернул к ней, приор удержал его за руку и покачал головой. Затем де Вилье указал в центр комнаты. Там, в скрещении мертвенных лучей, падающих из окон башни, стояла небольшая шкатулка. Приор подвел племянника к ней.
Шкатулка была сделана из темного, с сизоватым отливом металла. Крышку ее покрывала резьба: линии, завитки и спирали, сплетающиеся в непривычные глазу, переходящие друг в друга узоры. По спине Томаса побежал холодок. Замка на ларце не было. Приор, присев на корточки, просто откинул крышку — и темная зала озарилась трепещущим жемчужным мерцанием.
В шкатулке рядами выстроились серебристые фигурки. Их было около сорока штук — небольших, изящных амулетов, изображавших зверей, насекомых и птиц, и других, необычных созданий. К некоторым крепились цепочки или кожаные шнурки.
Та странная жажда, что мучила Томаса с памятной ночи у пещеры Калипсо, вспыхнула с неодолимой силой. Рука его, почти против воли хозяина, потянулась к шкатулке — и юноше пришлось до крови прикусить губу, чтобы справиться с собой. Сбоку раздалось пронзительное хихиканье демона.
— Ну же, человек, — проскрежетала тварь. — Бери! Бери, это все твое!
Не обращая внимания на смех чудища, приор поднял голову и взглянул на Томаса.
— Посмотри внимательно. Ты узнаешь какую-нибудь из них? Может, ты видел их прежде, во сне или наяву?
Томас нахмурился, сдерживая лихорадочную дрожь. Фигурки были незнакомые. Цапля, голубь, крылатая змейка… Взгляд его скользил мимо одинаковых серебряных рядов, и вдруг, зацепившись за что-то, метнулся обратно. Да, вот эта, маленькая фигурка, похожая на тамплиерский крест. Томас нагнулся над шкатулкой, всматриваясь.
Гордо задранная голова и раскинутые крылья, словно охваченные ледяным пламенем, метнувшимся ввысь… Словно фигурка сейчас исчезнет, но нет, вот она…
— … Ты узнаешь их?
Жажда взвыла в груди диким зверем, ломая преграды, сметая с пути рассудок. Томас резко выдохнул. Левая рука его метнулась и сжалась вокруг серебряной птицы…
…И мир изменился. Стены башни больше не были преградой для зрения — нет, они стали прозрачными, и за ними заметались странные тени. Ужасные, уродливые фигуры набрасывались друг на друга, сцеплялись в схватке и гибли. На секунду Томас ощутил, что стоит на дне глубокого колодца, в узком жерле которого мечется эхо. Эхо старой смерти и старой памяти, потому что там, наверху, и здесь, в колодце, люди, одержимые безумием, убивали друг друга. Мелькнул черный бок галеры, парус с красным крестом, волна, облизывающая каменный пляж… кровь в волне, морщинистая кора и резные листья дуба, и под ними — снова темный провал колодца.
