Хабаров сам сразу же пошел в город. Я подождал еще около часа, может, немного больше. Плюнул на историю. Собрал людей и толкнул речь. Все и так были на взводе. Я не великий оратор. Но народу хватило. Орали так, что хоть святых выноси. Хотели сразу стрельцов в ножи брать. Видно, изрядно уже успели насолить всем. Едва отговорил. Взял казаков десятков пять – самых верных-преданных и пошел следом. У дома приказчика стояли стрельцы. Важные, точно главные петухи в курятнике. Передо мной скрестили бердыши. Дескать, ходят тут всякие. Даже попытались оттолкнуть от дверей. Наши растерянно остановились. Я вызверел до последней степени. Взял этих орлов за шкирку. Отшвырнул в разные стороны. Бердыши их об коленку сломал и выкинул. Наши парни встрепенулись, засмеялись, оттащили стрельцов в сторону. А к дому уже бежали остальные серокафтанные воины. Но казаков было в четыре раза больше. Да и к бою они были куда привычнее. Не прошло и пяти минут, как вокруг стрельцов сомкнулось кольцо казаков, поднявших заряженные пищали, натягивающих луки.
Стрельцы отступились, положили свои ружья и аккуратненько разошлись. Мы прошли в дом. Там тоже стрельцов было, как сельдей в бочке. Ну, так и я не в единственном числе. Со мной шли братья – Тимофей, Трофим, Макар и Степан, который «цыган». За нами шла орава, разозленная и заведенная. На крыльце кто-то попытался на меня кинуться. Я не успел даже повернуться, как казаки уже мутузили моего обидчика. Попытались не пустить к «батюшке приказному дворянину Дмитрию Ивановичу». Отшвырнул не поворачиваясь. Ох, кулаки чесались.
Зашел и обомлел. В углу на лавке сидит Ерофей, связанный, на скуле ссадина. Рубашка порвана. Рядом с ним два крепких молодца стоят. Перед Хабаровым мужик из последнего сна бегает и орет, ручками машет. Урод хренов.
На меня обернулся.
– Кто таков? Почему пустили? Пошел вон!
Мы с братьями молча прошли к катам. Те непонимающе уставились на нас. Так же молча подняли дубинки. Ребятушки прилегли отдыхать. После этого Макар бросился к Хабарову. Разрезал путы, дал воды. А я обернулся на дворянина. Тот, как зачарованный, смотрел на наши действия, явно силясь выиграть партию в игру «Что бы это значило?».
– Вы кто? – наконец, выдавил он.
– Ты, «приказной дворянин как тебя там» – пролаял, не проговорил я – Слушай сюда. Я, Онуфрий Кузнец тебя сейчас не больно, совсем тихо убью. А, может, и больно, коли ты мне не понравишься. Понял меня?
Дворянчик у нас попался боевой. Вынул, путаясь сабельку из ножен и кинулся на меня. А сабля-то парадная. Такой саблей только в ухе ковыряться или еще где. Ух, ты, моя красавица! Я чуть увернулся, пропуская лезвие мимо себя, все же люблю я себя хорошего. А после со всей дури засадил ногой батюшке дворянину в солнышко. Дворянин отлетел в дальний угол, упал, силясь вдохнуть, тараща глаза. Потом и вовсе сполз и затих.
– Погоди, Кузнец – вдруг прозвучал голос Хабарова.
– Что, Ерофей?
Я повернулся к Хабарову. Тот грустно и внимательно смотрел на меня.
– Спасибо тебе, что вступился, не испугался царского гнева. Только зря это. Семья моя у них. А Дмитрий Андреевич ныне уже не воевода. Этот – он кивнул на «дворянина-батюшку» – Все хотел, чтобы я написал, дескать все мы государю наврали. Видать, его враги мои подослали. И не только мои. Я с ним поеду. А ты здесь останься. Худа не думай. Отобьюсь, не первый раз Хабарова хотят сломать. Бунтовщиков наших с собой возьму. Пусть перед судьей в Сибирском приказе ответ держат. А ты здесь крепко держись. Голова у тебя, как у самого боярина Матвеева. Казаки тебя уважают. А новый воевода прибудет, говори, что тебя грамотой из Сибирского приказа назначили. Пусть выясняет.
– А где же я такую грамоту возьму?
– А вот сейчас мы и узнаем.
Хабаров подошел к блаженно отдыхающему дворянину Дмитрию Ивановичу, вылил из ковша воды на него. И когда тот затрепыхался, поднял его за шкирку и усадил за стол.
– Теперь и поговорим, батюшка – как ни в чем не бывало произнес Хабаров.
– Вы что творите, изверги? – выдавил из себя дворянин – На дыбу пойдете.
Я молча поднялся и многозначительно потер кулак. Дворянин сник.
– Слушай меня, Дмитрий Иванович – снова заговорил Хабаров – Я не дурак. Ты меня знаешь. И дьяк нашего приказа, Родиона Матвеевича знаешь. А он меня знает, мне верит. Потому сей же час к нему отписка полетит, как ты здесь к приходу войска готовился, да интересы отца нашего, князя Трубецкого соблюдал. То, что предал ты своего князя – дело понятное.
– Да я… – начал было Зиновьев и затих.
– Вот и я говорю, что ты. Иуда ты. – продолжал Хабаров – Но все мы люди. Если мы с тобой здесь, на бережке, договоримся, то и не пойдет та записка к дьяку. Обратно в Сибирь уедет. Так, как? Договоримся?
Я аж задохнулся от восхищения. Все-таки, шантаж, как и восток – дело тонкое. У меня бы так не вышло.
– Чего ты хочешь, Хабаров? – понуро промолвил дворянин.
– А хочу я, Дмитрий Иванович, чтобы всем вокруг было счастье. Тебе ж что велели? Чтобы ты Хабарова в Москву вытянул. Ну, так вытянешь. Только поеду я не как арестованный, а как гонец в приказ Сибирский, со мной, только в железах бунтовщики поедут. А там, ты свою правду, а я свою скажем. Чья возьмет, та Господу и угодна.
Дворянин аж просветлел взором.
– И что мне за то надо сделать?
– О, уже разговор мужей пошел – улыбнулся Хабаров – Немного. Есть же у тебя грамоты, уже подписанные судьей Сибирского приказа? Ну, не жмись, дворянин. Вижу, что есть.
– Есть – буркнул тот.
– Значит, ты сейчас грамоту и напишешь, что в отсутствие Хабарова приказным человеком всей даурской земли по реке Амур и далее до моря назначается государев казак, десятник Онуфрий Степанов. И велено тому Степанову ведать ясачных людишек, пашенных крестьян переселять, остроги ставить. А воеводе Якутскому, как он прибудет, препятствий тому Онуфрию не чинить, а во всем помогать. Главное же, давать жалование оружное и порохового зелья на всех поверстанных казаков, коих числом три сотни. Как, напишешь грамоту?
– А коли не напишу? – осмелел дворянин.
– Вольному воля. Только вспомни, Дмитрий Иванович, что не я у тебя, а ты у меня в городке сидишь. А стрельцы твои уже все безоружные сидят. Порубим вас во славу Господню, да в Амур-реку сбросим. Сам знаешь, Сибирь большая. Может, богдойцы напали, а может, дауры. Иди знай. А мы ведать не ведали, знать не знали, что ты, батюшка, к нам собрался. Так лучше?
– Не лучше, Ерофей. Напишу. Вели пусть чернила несут.
Грамоту составили по всем правилам. И написал дворянин Дмитрий Зиновьев, а утвердил Судья Сибирского приказа Князь Трубецкой. Даже Хабаров руку приложил.
После были недолгие сборы, прощания. Зиновьев со стрельцами забился на корабли и старался не отсвечивать. Хабаров же, как и обещал, послал гонца с письмом к своему брату в Якутск. Тот ее уже должен своими путями доставить до Москвы. Бунтовщиков загнали на московские струги. Зашел и Хабаров. Я знал, что вижу его в последний раз. По крайней мере, так было в моей истории. А как здесь, поглядим. Все уже идет не совсем так, как я учил в универе. Не в железах уезжает Хабаров. Зиновьев бежит, как побитый пес. Только мы же знаем писанную историю. А как оно там было? Может, и так? После отъезда Хабарова все думал, с чего начать? Решил, что грамоту эту филькину нужно легализовать через общее решение. Нужно, чтобы не кто-то там меня назначил, а казаки выбрали. А не выберут, значит, не судьба. Как скрылись из виду московские корабли, созвал я казачий круг, вышел перед людьми, с которыми уже два года пот лил, кровью обмывался. Вышел и говорю очередную глупость. А, может, и не глупость, как посмотреть.
– Вот, – говорю – грамота. В ней назначают меня приказным. Только я без вашего слова, братья, никаким приказным быть не хочу. Потому и спрашиваю: любо ли вам это? Если нет, то назовите другого.
Поначалу люди молча переживали сказанное. Потом пошел говорок. Громче, еще громче. И вот уже «любо» неслось над городком. А потом все смешалось. Подбежали близкие друзья, с которыми жил с самого начала своего Анабазиса, недавние друзья. Меня обнимали, хлопали по плечам, по спине.
