— Блинннн... — так, словно у неё болел зуб.
Мы так и стояли около этого мышиного кладбища, стараясь на него не глядеть, прислушивались и довели себя ожиданием неприятностей до того, что едва не набросились на появившихся ребят. Петька присвистнул, а Колька вдруг побледнел, уронил мой рюкзак и сказал:
— Вот так вот... когда перед тем, как на нас тогда... мы тоже нашли, только там было много-много-много воробьёв...
— Беги домой, — неожиданно ласково сказал Петька, беря его за плечо. — Бабуле и деду скажешь... — но Колька замотал головой и стиснул кулаки. Подышал и сказал:
— Пошли скорей лучше. Сейчас ещё можно пройти. А без меня вы заблудитесь... пропадёте.
И мы пошли... Но теперь аэродром был не тот, что раньше, когда я тут блуждал. Тогда была просто тревога. Теперь... Ну, я не знаю, как объяснить. Мы словно бы проталкивались через какую-то бесконечную кишку — она сокращалась злобными судорогами, стараясь раздавить нас или вытолкнуть прочь.
У меня нет лучшего объяснения своим ощущениям. Я даже плохо помню, где мы шли и что было по сторонам. Что-то такое, на что смотреть не стоило. Колька вёл нас — я вспомнил, что говорила Лидка: он умеет находить тут тропки. Иногда оборачивался, я отчётливо видел его лицо — белое, всё в поту.
А потом он упал — так падают, когда долго давят на дверь изо всех сил и она вдруг распахивается. Петька бросился, поднял его. А я увидел, что мы стоим на краю зелёного пятачка, посреди которого замер металлический сарай под шиферной крышей.
Над приоткрытой дверью входа косо висела доска с остатками надписи: …ком... ...чистки
— Нам сюда, — сказала Лидка.
И пошла первой. Петька занёс Коляна. Мы с Тоном вошли последними, оглянувшись внимательно. Над сухим бурьяном неподвижно стояли пары багряных, цвета спёкшейся крови столбов. Столбы были живые, я это видел.
Солнца на небе не было. Серый полусвет лился отовсюду. Справа на горизонте поднимались маслянистые чёрные скалы, вокруг них что-то такое летало — что-то очень неприятное, скверное даже на вид. Тон запер дверь на засов.
Кольку тошнило. Лидка гладила его по спине, вытирала губы и просила потерпеть. Петька сидел рядом на корточках. Я отвёл глаза.
Ангар был большим и довольно ухоженным. Тут стояли даже столы и шкафы, даже большой сейф, тоже, как шкаф. На половине высоты шла галерея, к ней вела металлическая лесенка.
— Мы отсюда не выйдем просто так, — сказал Тон, снимая из-за спины гитару. Петька пружинисто встал:
— Будем драться здесь, пока... — он посмотрел на меня: — Ты можешь отсюда уйти?
Я пожал плечами. Что я вообще знал? Может, Торговец вообще пошутил так — и это обычная бляшка?
— Ему надо переодеться, — Лидка помогла Кольке устроиться на диванчике в углу. — И вообще.
Ну, вот так и получилось, что в своём снаряжении я участия не принимал. Просто делал то, что говорили — переоделся в камуфляж, кроссовки.
Нацепил пояс с большой фляжкой и сумкой, в которой были какие-то консервы. Даже свою финку на пояс повесил не сам. Я только идиотски думал: а дальше-то что, я же не знаю, как!
— Держи, — Петька протянул мне две замшевых потёртых кобуры. Там оказались «вальтеры» — настоящие, в смысле — как в кино. — Умеешь пользоваться? — я кивнул. — Там только по одной обойме. Зато пули специальные.
Я опять кивнул, поудобней нацепил эти кобуры на пояс. И остался стоять — честное слово, как идиот. Остальные глазели на меня и ждали, только Тон напевал:
Я
Весь
Скрученный нерв,
Глотка,
Бикфордов шнур,
Который рвётся от натиска сфер —
Тех, что я развернул!
Я поэт заходящего дня,
Слишком многого не люблю!
Если ты, Судьба, оскорбишь меня —
Я просто тебя убью!
— Ребята... — решился я. — Я не знаю, как...
И всё исчезло.
Я стоял посреди степи. Ну, вообще-то это мягко сказано. У меня закружилась голова, когда я посмотрел туда-сюда. Ни единой возвышенности! Вообще ничего не разнообразило ландшафт, насколько глаз хватало.
На все триста шестьдесят градусов компасного круга не было ничего, кроме совершенно ровной поверхности, на которой волнами (а ветра не было) колыхался ковыль.
Высокий — по пояс мне — но редкий и сухой, серо-жёлтый. От него пахло тонкой пылью. При каждом движении она повисала в воздухе облачком.
И надо всем этим раскинулось такое же однообразное и бесконечное белое небо, украшенное расплывчатым и раскалённым пятном солнца где-то в углу.
В каком углу — я не мог понять, потому что стрелка компаса отправилась в весёлое путешествие по кругу — неспешно и с чувством собственного достоинства, наплевав на север, юг и прочие предрассудки.
Впрочем, несмотря на это, окружающее не напоминало логово нечисти. Хотя жарко тут было — как в пекле, если предположить, что все те твари обитают именно там.
Я посвистел — низачем, просто так. Глянул ещё и на часы — просто чтобы порадоваться. Было чему — секундная не шла, минутная шла со скоростью секундной, часовая — чуть медленней, но наоборот, ка-лендарь показывал 31 февраля.
Я посмотрел на него подольше в надежде, что он покажет ещё что-нибудь интересное, но календарь и это вполне устраивало.
— Ну что ж, — сказал я в степь, — знал, на что шёл. И зашагал вперёд, если так можно сказать.
Ковыль не мешал идти, но пыль с него скоро осела на одежде и на теле плотным слоем, который вместе с потом быстро превращался в грязь. Солнце пекло, как я теперь понял, совершенно не по-человечески, со страшной силой — мне казалось, что я ощущаю солнечные лучи, и я всерьёз забеспокоился о радиации.
В принципе, конечно, солнце-то везде должно быть одно... но что если тут разрушен озоновый слой? Хотя — как ни старайся, не спрячешься же, значит — надо просто шагать и поменьше думать о неприятностях. Их и так хватает.
У меня не получалось понять, сколько времени я иду, хотя я обычно время чувствую неплохо. Солнце перемещалось по небу — судя по его движению, я шагал уже часа три. Вокруг ничего не менялось и я не устал, только испёкся. Я бы разделся, но это значило сгореть, и серьёзно.
А вот кроссовки я снял, затолкал в них носки и привязал всё это за шнурки к поясу — ни ржавых консервных банок, ни битых бутылок тут не было, поэтому босиком шагать оказалось удобно и хоть немного попрохладнее.
Пейзаж не менялся. Даже ковыль мне примять не удавалось — пару раз оглянувшись, я увидел, что сзади точно такая же невысокая стена, и всё. Хотелось пить, я пару раз примеривался к фляжке, но запрещал себе её трогать. Мне вдруг подумалось: а что, если до воды километров двести?
