– Теть Нин, а…
– Белье в пруду дополаскивает. Ты бы, вояка, на могилку бы к Ваське и Кузьке сходил сначала. Мы их на погосте похоронили.
– А немцев?
– А немцев за сельсоветом закопали.
– Теть Нин, а почему не ушли-то вы?
– Ну, кто и ушел, а кто и остался. Мы с Катькой завтра уйдем. Дел-то много. По хозяйству дел вона сколько. Две курицы осталось, куды их девать-то? Жалко оставлять…
– Теть Нин, я это…
– Да беги, беги. И Катьке скажи, чтобы домой уже шла. Вечерять пора. Ты тоже приходи, я суп сварила, да яишенку сделаю…
– Хорошо, теть Нин! Мы скоро!
Тетя Нина покачала головой, улыбнулась и скрылась в избе…
…– Окружение села завершено, господин гауптштурмфюрер! С северной стороны в него вошел партизан.
– Один?
– Один. Мы его пропустили. Отделение Лакстиньша прочесало лес в той стороне. Никого. Красный был один.
– Хорошо. Ждем еще пять минут. Оберштурмфюрер, приготовьте своих людей.
Эсесовец козырнул и исчез в придорожных кустах.
Гауптштурмфюрер Герберт Цукурс, командир второго батальона Латышской добровольческой бригады СС, закурил, облизнув губы…
– … Катька! – Костик Дорофеев сбегал по утоптанной тропинке к маленькому пруду.
– Ой! Костя! Ты куда пропал…
Парнишка не дал ей договорить. Налетел, обнял и стал целовать раскрасневшееся лицо. За что и получил мокрой тряпкой по лицу.
– С ума сошел? Люди же увидят!
Костя засмеялся, но чуть отошел.
– А тебе не все равно? Может быть, последний раз видимся! Я же в партизаны ушел!
– Чтоб у тебя чирей на языке вскочил! Дурак!
Она отвернулась. А буквально через мгновение обернулась и сама бросилась ему на шею.
– Дурак ты. Ваську с Кузькой похоронили ночью. Хочешь, чтобы и тебя тоже? Чтобы я вдовой невенчанной осталась? Хочешь, да? – и заревела.
– Ну, Кать, ну чего ты… – испуганно стал он гладить девчонку по мягким русым волосам. – Меня не убьют.
– Васька, наверное, так же думал…
– Да не реви ты! Скоро немцев погоним обратно!
– Ага… Погонщик нашелся… Помоги лучше! – он всхлипнула, оттолкнулась и отерла слезы.
Костя поднял тяжелый таз с бельем.
– К матери пойдешь? – спросила она парня, когда они поднимались от пруда.
– Нее… Дед велел сразу обратно возвращаться. А тут еще крюк делать, семь километров до моих.
– А чего тебе дед-то, вроде ты командир? – Катька лукаво прищурилась.
– Ну, я! – Костя приосанился, поправил винтовку на плече, едва не уронив при этом таз.
– Вот тогда повечеряешь, и жди меня на нашей опушке. Как мать уснет – я прибегу. Ой, что это?
По синему небу проплывала шипящая красная ракета…
Костя оглянулся.
Из леса густой цепью спокойно выходили эсесовцы.
– Костя, беги! – срывающимся голосом закричала Катька.
Он бросил таз с бельем и побежал по улице на противоположную сторону села.
Винтовка била его по спине.
Выскочив через огород на противоположную сторону, он снова увидел цепь.
– Nesaut. Nemt dzivs. – Услышал он незнакомую речь.
Он помчался обратно. За спиной был слышен смех.
Выскочив обратно на улицу, он наткнулся на трех солдат. Один прицелился было, но второй, положив руку на карабин, опустил ствол:
– Nesaut.
А третий поманил пальцем. На рукаве его была красно-бело-красная нашивка. И такая же на каске.
Костик дернулся от них, но в конце улицы увидел еще эсесовцев.
Он остановился и тут же упал в подсохшую грязь, сбитый ударом в спину.
Один из эсесовцев подошел и отшвырнул ногой винтовку. А другой больно ткнул карабином в затылок.
Костя видел перед собой только грязный носок сапога. Но слышал, как где-то закричали бабы.
Лежал он долго.
Враги о чем-то переговаривались на незнакомом языке. Явно не по-немецки. Смеялись, суки…
Внезапно где-то раздался глухой короткий взрыв. Бабы завизжали еще громче. Эсесовцы в ответ заорали тоже. Его конвоиры упали рядом, тот, кто его держал на прицеле, внезапно сказал по-русски, но с сильным акцентом, растягивая гласные и четко выделяя слоги:
– Не дергайся. Пристрелю.
Прошло несколько минут. Костя понял, что гады вошли в бывшее здание сельсовета и подорвались там на дедовом сюрпризе.
Он ухмыльнулся, за что немедленно получил по ребрам от поднявшегося эсесовца.
Внезапно Костю схватили за шкирку, подкинули и подопнули:
– Иди, давай. Большевик.
Его повели к площади. Той самой, где еще вчера они покрошили немецких жандармов и предателей-полицаев.
Сельсовет дымил. Рядом с церковью лежал один эсесовец, накрытый шинелью. Из-под нее торчали сапоги. Еще одному бинтовали руку и голову. Рядом солдаты развели костер, один что-то нагревал на пламени. Причитающие бабы стояли плотной кучкой, окруженные со всех сторон солдатами.
Костю вывели на средину.
– Krievu cuka! – Прошипел ему в спину раненый.
Офицер-эсесовец покосился, но ничего не сказал. Вместо этого он подошел к Константину, внимательно посмотрел в его глаза, а потом бросил в толпу, с тем же акцентом:
– Внимание! С вами говорит гауптштурмфюрер Герберт Цукурс. В вашей деревне прячутся партизаны! Одного мы поймали. Меня интересует, где прячутся остальные! Тем, кто будет сотрудничать с нами – те не понесут никакого наказания. Те, кто будет сопротивляться германской власти – будут уничтожены.
– Вы не немцы, – буркнул Костя.
– Да. Мы не немцы, – повернувшись к нему, сказал офицер. – Мы союзники Рейха. Латышские добровольцы СС. Вся Европа объединилась с Германией. Так что твое геройство, мальчик, бесполезно. Где твои прячутся друзья?
Костя промолчал, не отводя взгляд.
Цукурс кивнул кому-то за спиной Кости.
С парня тут же стащили телогрейку, разрезали тесаком гимнастерку и исподнее и, ударом по ногам, швырнули на землю. Один из эсесовцев уселся на ноги, двое других держали руки.
'Пытать, будут, сволочи… Все равно им ничего не скажу!' – мелькнула мысль. Офицер наклонился над ним, держа щипцами какой-то квадратный металлический предмет, похожий на портсигар. Потом приложил к правой стороне груди.
И страшная боль обожгла тело. В глазах потемнело, запахло паленым…
– Ыыыыааааа!!!!!!!!
Латыш улыбнулся, глядя, как выгибается мальчишка.
– Будешь говорить? – и, не дожидаясь ответа, снова прижег тело уже с левой стороны.
Костю затошнило от запаха собственного горелого мяса и адской боли. В толпе кто-то страшно закричал, но он услышал это как будто сквозь вату.
– Atlaidisiet vinu! – Скомандовал гауптштурмфюрер и латышские эсесовцы отпустили паренька и отошли.
