У африканских племен есть легенда, что где-то в джунглях есть племя высоких белых людей. У них есть огнестрельное оружие, они берут себе в жены негритянок, и все старейшины очень светлокожи. Найти это племя пытались много раз, но до сих пор это никому не удалось.
По сообщению, найденному мной в папке, одного из участников экспедиции Герке укусила ядовитая змея, и когда все остальные ушли, ему пришлось остаться на лечение у бванга. Пришедшие вскоре французские военные взяли его в плен. Но поскольку он спрятал свои оружие и одежду и выдал себя за обычного путешественника, то предъявить ему было нечего. Его держали в плену до конца Второй мировой войны, а затем отпустили. В сообщении были указаны имя и дата рождения этого человека. Я проверил эти сведения, и оказалось, что человек с таким именем действительно приехал в Аргентину в 1946 году. Более того, он живет там—точнее, здесь—и по сей день. Причем несколько месяцев назад ему исполнилось сто два года.
Моя реакция была вполне естественной, и, думаю, вы уже догадываетесь какая. Я немедленно начал искать этого человека.
Тайна Эриха Лютена
Долгожителя звали Эрих Лютен, и найти какую-либо информацию о нем было просто невозможно. Для человека со стороны, разумеется. Потому что жил Эрих не где-нибудь, а в немецкой колонии «Штальхельм» на самом юге Патагонии.
Немецкие колонии в Аргентине, да и во всей Южной Америке—это особая субкультура. Просто так туда не попадешь. Причем не пустят физически и на вполне законных основаниях: извините, это частная собственность. Власти к колонистам не лезут—в конце концов, те ведут себя вполне лояльно, в политику не вмешиваются, беспорядки не устраивают и платят немалые налоги. Кроме того, в их руках мощные финансовые рычаги.
В колониях очень хорошо помнят свою родину. Не нынешнюю ФРГ, а старую империю. Поэтому и к нацизму относятся пусть и без явного одобрения, но вполне лояльно. С колониями связаны даже те немцы, которые живут за их стенами—например, в больших городах, как я. Соответственно, и доступ в этот тесный мирок мне обеспечен, тем более что я сам вырос в одной из таких колоний, и за свою жизнь мне довелось побывать в боль-шинстве из них. Вот только в «Штальхельме» пока не приходилось. Но ничего, это можно исправить...
Сверившись с картой, я понял: дорога будет непростой. Но уже через несколько часов русский армейс.кий джип (одна из самых надежных и неприхотливых машин из всех, которые я знаю, к тому же с чудовищной проходимостью и полным отсутствием комфорта) нес меня на юг,
Дорога оказалась довольно длинной, и мне пришлось даже останавливаться на ночлег в придорожнрм мотеле. Чем дальше я уезжал на юго-восток, тем меньше встречалось поселков, тем шире и бескрайнее казалась пампа, на самом краю которой, на далеком горизонте, виднелись синие вершины гор... Наконец дорога превратилась в две хорошо накатанные колеи, а еще через несколько километров уперлась в потрепанный нхлагбаум, над которым чернел железный крест. «Штальхельм», встречай...
Вокруг не было ни души. Немного поколебавшись, я вышел из машины и собственноручно поднял шлагбаум. Надеюсь, он не заминирован—бывали во времена моего детства и такие милые развлечения. Проехав под шлагбаумом, я продолжил свой путь.
Человек на дороге появился внезапно, словно ниоткуда. Я резко дал по тормозам. Ко мне подошел невысокий брюнет, видимо, как и я, сын немца и аргентинки. С его пояса свисала тяжелая кобура.
—Аргентинская армия?—осведомился он, оглядев мой джип.
—Нет, русская мотопехота,—огрызнулся я.
— Полегче с шутками.—Услышав мой немецкий, незнакомец явно расслабился.—Имя?
—Кранц. , —Понятно. Вас ждут.—Мой собеседник без машних слов отошел в сторону. ли Я неторопливо поехал дальше. Перевалив ; ЗВврез вершину пологого холма, я увидел перед собой, как на ладони, небольшой поселок, над ним реял черно-бело-красный имперский флаг. Колония—как, впрочем, и все колонии—была чистенькая, ухоженная, утопала в зелени. Несколько минут спустя я оказался перед домом местного бургомистра.
Сам бургомистр сидел за письменным столом над кипой бумаг и больше всего напоминал мелкого немецкого чиновника, какими они были лет сто назад. Впечатление портил только современный жидкокристаллический монитор, стоявший на краю стола. Возраст бургомистра было трудно определить—то ли пятьдесят, то ли шестьдесят лет. Он поднялся со своего места, и мы пожали друг другу руки.
—Добрый день, господин Кранц,—произнес бургомистр.—Очень рад вас видеть.
—Взаимно, господин... хммм...
—Лютен,—услужливо подсказал мой собеседник. Я подскочил на месте.
— Нет, Гельмут Лютен. Эрих Лютен — мой отец. Вы знаете, он почти пятьдесят лет возглавлял наше поселение, и когда отошел от дел, меня, его сына, сочли достойным...
Я вежливо кивал, слушая длинную пышную тираду. В таких случаях лучше не прерывать. И лишь дождавшись, пока мой собеседник замолчит или хотя бы сделает паузу, я задал главный вопрос:
— Могу ли я поговорить с вашим уважаемым отцом?
—Разумеется, я понимаю, что вы проделали столь дальний путь ради этого... Прошу вас, он ждет в гостиной.—И Гельмут сделал широкий жест в сторону старой дубовой двери в углу комнаты. Что-то нехорошее повеяло от этой двери. Уж слишком сильно она напоминала мне дверь в коридоре из моих снов... Поколебавшись секунду, я вошел.
В кресле у камина сидел пожилой мужчина, неуловимо похожий на бургомистра. Именно пожилой—ему было лет шестьдесят, от силы семьдесят. Но никак не сто два!
— Господин Лютен,—начал я,—я счастлив видеть вас. Меня зовут Ганс-Ульрих фон Кранц, и я занимаюсь тем, что...
—Садитесь.—Мужчина махнул рукой, показывая на стоявшее неподалеку кресло.—Я знаком с вашими книгами. В них многое спорно, но вы делаете большое и хорошее дело. Я даже представляю себе, зачем вы сюда прибыли.
—Да, я хотел бы узнать о судьбе экспедиции Герке...
— Герке?—Мой собеседник усмехнулся.— Они до сих пор живут где-то в Африке. И, наверное, будут жить еще долго...
—Как и вы?—ввернул я.
—Я?—Лютен, казалось, удивился.—Я—нет. Зелье, введенное мне, действует лишь тридцать лет. Этот срок давно прошел. Теперь я старюсь, как и все...
—Неужели вы не захотели еще раз продлить себе жизнь?—настал уже мой черед изумиться.
— Господин Кранц, — серьезно и немного торжественно начал мой собеседник.—Я—ка-; толик. Если бы Господь хотел нашего бессмертия, он бы сотворил нас нетленными. Боюсь, мне и так непросто будет отчитаться перед Ним за лишние годы. Я прожил долгую и интересную жизнь и ни о чем не жалею.
