Ворчаков хмыкнул и, спустившись в прохладное пустое фойе, заказал у стойки круглосуточного гостиничного бара двойной итальянский кофе и стакан холодной воды, пригласив к своему столику дежурного офицера ОСНАЗа.
Тот выслушал распоряжения, кивнул и поднялся гибким, ленивым движением привычного к чужим смертям человека.
Бригада снайперов ОСНАЗа будет ждать господина генерального директора для получения соответствующих инструкций через два часа на Воробьевых горах, как только закончится его встреча с господином Розенбергом.
Рутина…
На Воробьевых горах лежал плотный туман.
Такой плотный, что его хотелось потрогать.
Лето.
Июль.
Вода неподалеку.
Днем стоит неимоверная жара, а ночи, как и вода в Москве-реке, прохладные.
Но это скоро пройдет…
Ворчаков поморщился.
Он накинул поверх строгого костюма легкий итальянский плащ, но туман все равно ухитрялся залезть и под светлую непромокаемую ткань, пропитывая сорочку и белье влажным холодом стылой московской ночи.
Это было неприятно.
Он снова поморщился, но тут его слух уловил негромкое фырканье неслышно подъехавшего автомобиля.
Где-то на грани видимости негромко хлопнула дверца, послышались тяжелые шаги крупного, уверенного в себе мужчины, и из плотного как дерюга тумана неторопливо выступила осанистая фигура человека, который по ошибке родился в семье остзейского немца-башмачника и французской гугенотки, став самым русским из всех известных Никите Ворчакову русских людей.
Его, Ворчакова, друг и единомышленник, дипломированный инженер-архитектор и идеолог Новой России Альфред Вольдемарович Розенберг.
Мужчины коротко, тепло поздоровались.
Никита снова поморщился: туман скрывал от глаз лица и фигуры, но усиливал звуки и голоса. Получилось несколько заговорщицки и театрально, и Розенберг невольно рассмеялся.
– У меня глухой водитель, Никита, еще из Прибалтики, – говорит, поправляя тонкую шелковую перчатку. – А больше я никого не брал. Твоими молитвами, Москва – достаточно безопасный город, даже для имперских чиновников моего ранга. Ну. Говори, что звал? Что-то случилось?
Проследив жест поправляющего перчатку Розенберга, Никита невольно отвел взгляд.
Альфреда из-за этих вечных перчаток многие считали пустоватым, лелеющим свою эталонную внешность франтом, но Ворчаков знал: его друга мучил псориаз.
Отвратительная болезнь.
Ворчаков сглотнул и помотал головой, отгоняя мерзостные видения.
– Случилось. Верховный Канцлер одобрил наш с тобой план. Приступаем немедленно, сразу после сегодняшнего парада. Сначала я сам ликвидирую потенциальную армейскую оппозицию во главе с Дедом. Не возражай, я знаю, как ты к нему относишься, но это цена, которую назначил Вождь, и я с этой ценой согласен. Потом, в течение двух недель я арестую Берию, а ты должен быть готов немедленно возглавить его ведомство. Прокурором к тому времени уже будет назначен этот бывший шляхтич, Вышинский, у него к жидам и господам максималистам особые счеты, они ему никогда не простят ордер на арест их вожака Ульянова, никогда. И он это прекрасно знает. После мое ведомство займется попами, а ты – погромами. Не мне тебе объяснять, все как договаривались. Через два-три года Россия должна быть монолитной. Настоящим четвертым Римом, истинной арийской Империей. Верховный уверен, что через три года германские большевики подомнут поляков, и начнется новая Большая война, в которой мы обязаны победить, потому что иначе нашу Родину растерзают немцы, жиды и комиссары. Ты знаешь, как это бывает, Альфред. Ты все это видел в Германии. Такова воля Верховного, и таков наш с тобой план, который мы начинаем исполнять сейчас, немедленно. Надеюсь, ты больше не сетуешь, что я разбудил тебя в такую рань и притащил в чертов туман на эти чертовы Воробьевы горы? Не обижаешься?! Нет?!
Альфред добродушно расхохотался.
Полез в грудной карман, достал оттуда плоскую американскую фляжку, отвинтил массивную пробку.
Влажный туман Воробьевых гор мгновенно наполнился запахом тонкого французского коньяка.
Розенберг сделал глоток, поморщился.
Передал фляжку Ворчакову.
Оперся на гранитные поручни Смотровой площадки.
Закурил.
– Значит, говоришь, приступаем? План «Шторм»?
Ворчаков кивнул.
Альфред снова отхлебнул.
– Ну что ж. Пора – значит пора. Но ты понимаешь, что после того, как я выведу людей на улицы, обратной дороги уже не будет?
Ворчаков недоуменно пожал плечами.
– Лично для меня ее никогда и не было…
Розенберг вздохнул, и некоторое время что-то пытался разглядеть сквозь плотную кисею тумана там, внизу, где уже почти вплотную подбиралась к древним Воробьевым горам беспокойная столица этого странного византийского государства, которому они в самое ближайшее время должны будут отдать главное: смысл и цель собственного существования.
– Ну, что ж, тогда можно начинать…
Петляющую дорогу до Переделкина Ворчаков проспал.
Небрежно кивнул взбешенному его опозданием Берии: симпатяга Лаврентий уже выведен за скобки и максимум через пару недель единственное, что ему будет позволено, – жить.
И то вряд ли.
Ворчаков невольно усмехнулся, вспомнив учителей в университете, которые убеждали его, что знать будущее невозможно.
Еще как возможно.
Просто – это не каждому дано, – знать, что это такое на самом деле – управление старушкой-историей.
Потому что только это – и есть она.
Власть.
В чистом, дистиллированном виде.
Когда тебе подчиняется все: предметы, судьбы людей, когда становится пластичным время и податливым само пространство.
И, в принципе, только уже ради одного этого – стоит жить.
Потому что высшая власть – это творчество, осознание того, что ты, именно ты, стоишь в самом средоточии мира, будущее которого зависит только лишь от тебя.
Ворчаков хмыкнул, и, отодвинув сопровождавшего его охранника из ОСНАЗа, прошел в туалетную комнату, сделав вид, будто собирается помыть руки с дороги: организм, изнуренный безумной бессонной ночью, требовал очередную порцию кокаина.
Иначе грозил заснуть.
Что ж – будет небольшая уступка.
Он зашел в туалетную кабинку и всадил пару порций порошка прямо с ногтя, осторожно черпая его мизинцем с самой снежной глубины эстетской платиновой табакерки, потом некоторое время подождал и повторил.
Когда кровь побежала быстрее, он аккуратно вышел из кабинки, помыл руки и сполоснул лицо, отметив тяжелые круги под глазами: со стимуляторами следовало как можно скорее прерваться.
Ворчаков вздохнул.
Ближайшее время ожидалось таким интересным, что о полном отказе от кокаина лучше и не мечтать.
