Ознакомительная версия.
— Когда-то я гордился тобой, а теперь мне стыдно, — отрывисто выкрикивал Ади. — Ты и такие, как ты, заставили нас стыдиться своего происхождения, стыдиться того, что мы немцы. — Ройтер обратил внимание, что у сына в разговоре появляются какие-то просто-таки тельмановские нотки. Это что? Разрушительное действие англо-саксонской пропаганды? Поиски своего места?
— Ты-то аргентинец…
— Да, и этим аргентинством я вынужден прикрываться, как панцирем. Я-то знаю, кто я!
— Мне стыдиться нечего. Я честно воевал.
— Честно воевать невозможно. Невозможно честно совершать преступления. Ты убивал людей!
— Я убивал врагов, которые, если бы я их не убил, убили бы меня! И тебя! И сколько они убили? И это они убили твою мать!
— Мать не погибла бы, если бы не твои игры! Что тебе мешало все бросить, наплевать на этот чертов архив и жить как человек?
— Англичане нас все равно бы достали! Вы были под колпаком с самого начала, как переехали в Аргентину. Годом раньше — годом позже все равно бы это случилось.
— Я думаю, нет. Мы никого не трогали…
— Самая большая глупость считать, что если ты никого не трогаешь, тебя пощадят. На «Густлове» было 5000 таких, которые никого не трогали. А сколько их погибло под бомбами и уже больше никогда не смогут ни о чем рассуждать! Быть пацифистом можно только за стальными дверями бетонных бункеров, которые хорошо охраняются, когда грязную работу ты поручаешь другим. А сам хочешь быть чистеньким.
— Да что же это такое-то? Почему ты видишь мир исключительно через перекрестье своего перископа? Почему мир для тебя делится на своих и чужих?
— А для тебя он как делится? И для тебя он делится точно так же на своих и чужих, только для меня свои — это немцы, шире — германцы, еще шире — арийцы, а для тебя волосатые, которые нюхают кокс и дергаются на танцполе.
— Папа. Это вы нас довели до этого! Мир, который построили вы, это мир, в котором невозможно жить не убивая. Мы хотим создать другой мир. Мы просто игнорируем ваш. Живите в нем как хотите. Но наш мир будет другим! Я и мои друзья против войны. Против любой войны. Они поют, веселятся, занимаются любовью, в то время как вы друг друга убиваете.
— Какую чушь ты говоришь! Ну как можно заниматься любовью, протестуя против чего-то?
— Ты любил когда-нибудь?
— Тебя не устраивает то доказательство, которое ты каждый день видишь в зеркале?
— Да ты все не то говоришь! Что для тебя мама? — Фотография в красивой рамке, висящая в кубрике?
— Эта фотография давала мне смысл жить. И, наверное, дает и сейчас…
— Вы с матерью сумасшедшие. Оба. И ты, и она. Она любила тебя всю жизнь и всеми силами стремилась показать, что ненавидит, а ты пытался показать, что любишь… Она очень переживала твою смерть, а ты даже не попытался сообщить!
— Я пытался поговорить с ней сразу после той истории с глазом — она не хотела слышать ни слова! Да и потом тебе трудно объяснить — мы работали в секретной программе. Я умер для всех.
— Ты просто не хотел. Хотел бы — нашел способ сообщить. Знаете, наверное, из-за вас у меня все так пошло — вы меня убедили, что нельзя долго жить с одним человеком — он начинает причинять боль. А счастье — это когда отношения недолгие. Кто спал с партнером 2 раза — тот не битник.
— Я вот чего понять-то не могу. Что вы в секс так уперлись? Вы как будто ломитесь в открытые двери. Ну были и у нас бляди, да и поболе вашего, но никакого фетиша из этого мы не делали…
Тут Ройтер запнулся. Он вдруг понял, что разговаривает не с матросом. Это был другой взгляд, другой голос и даже дыхание. Причем человек этот от него бесконечно далек. Как бы из другого мира. Это как карты с разными системами координат — вроде район один и тот же, но у него он назывался AN-16, а у Ади, допустим, W11–5. Они крутятся в одном месте, но сообщают на берег разные данные и потому никак не могут встретиться в точке рандеву.
— Сначала ты умер. И я гордился тобой. Потом мне было стыдно, что ты был нацистом, но тогда ты хотя бы умер. И вот ты воскрес… И сейчас я понимаю, что тогда, когда ты умер, мне было лучше. Я знал, что то, что ты делал, уже закончено. А оказалось — нет. Ты продолжаешь воевать, что тебя может остановить? Смерть всех вокруг? Сколько смертей вокруг тебя? Я жив только благодаря случайности!
— Ну спасибо, дорогой. Да я только и жил мыслями о вас! Что в Антарктиде, что в Индонезии, я мечтал однажды вернуться, и я вернулся за вами в Берлин. Я жизнью рисковал. Своей жизнью, заметь! Я не посылал батальоны на пулеметы, я был с ними, всегда. Их жизнь — это моя жизнь. На подлодке по-другому и не бывает!
— А ты спросил, надо нам это было? Может быть, мне нужен был отец, а вовсе не герой! А его-то у меня и не было.
Ройтер вдруг вспомнил слова пастора в Любеке, показавшегося ему помешанным тогда, в мае 45-го. Не то же ли самое он говорил? «А стали ли вы счастливее? Или, может быть, кто-то из немцев стал счастливее от того, что пошли на дно пара тысяч англичан?» Где сейчас этот пастор? Расстрелян большевиками? Британцами? Продолжает нести свое слово Божие?
Неужели эта пара тысяч англичан — ничего не стоит? Это же две тысячи слуг Сатаны! А с тех пор этот счет увеличился. Времени-то много утекло…
А может, быть он в чем-то и прав! Сколько же раз можно умирать и воскресать, обретать и терять семью? Они оба, и Ройтер и Ади, пережили смерть друг друга. И этого оказалось недостаточно. Сколько раз на этой сцене, что раскинулась под безмерным куполом небес, режиссер Господь Бог устраивает генеральную репетицию смерти? Сколько раз он уже выходил из-за кулис и говорил слова своей роли. Чаще всего это были слова «Торпеда, пли!», и премьера откладывалась на неопределенное время. Может, и вправду существует «морской черт», что я на суше оказываюсь совершенно беспомощным? На море я не проиграл ни одного сражения, на суше — ни одного не выиграл.
Ну хорошо, поговорили и поговорили, больше я тебя без присмотра не оставлю. Это образование вредно для тебя, дорогой. Поедем-ка домой, в Буэнос-Айрес. А если будешь бузить и сопротивляться — все равно поедешь, только в наручниках и в багажнике.
Глава 18
150 против 1000. Аргентинские Фермопилы
Самый быстрый способ окончить войну — проиграть ее.
Джордж Оруэлл
В бухте 12 км южнее Рио-Гранде[52] кипела работа. Два танкодесантных корабля ВМС Его Величества избавлялись от груза. Почти тысяча морских пехотинцев, с два десятка грузовиков и БТРов вошли на территорию чужого государства, которому королевством не была объявлена война.
На берег, проминая сходни и гоня волну широкими скатами, медленно выезжали тупоносые Mk-II,[53] и «Дефендеры», батальоны строились в походные порядки. БТРы, только что съехавшие с плотов, прогревали двигатели. Экспедиционный корпус Великобритании пришел забрать то, что ему принадлежало по праву победителя. Пока во Фронтон Гейбл выясняли отношения «Чкалов» и «Уэймут», Хейз решил не теряя времени просто обойти неудобные корабли. В конце концов, им нужны только несколько десятков ящиков, а вовсе не потопленные русский крейсер и эсминец.
Пограничная служба Аргентины не смогла воспрепятствовать высадке. Вернее у нее был приказ — «Не препятствовать!». В Рио-Гранде находился столь мизерный контингент полиции и аргентинских военнослужащих, что они не смогли бы ничего сделать, будь у них приказ, аналогичный сталинскому «Ни шагу назад!».
При всей симпатии Перона к нацистам, он вынужден был проводить политику с оглядкой на Лондон. Позиции Британии в Аргентине были ничуть не менее крепкими, чем позиции Германии. Официальный Буэнос-Айрес сделал вид, что какие-то мелкие дрязги великих держав, пускай и на территории Аргентины, его не касаются. Ну и вправду, что там какие-то пампасы, в которых живет пара сотен человек, когда есть дела и поважнее.
Ранчо еще жило своей размеренной жизнью с тихими радостями деревенской жизни, как вдруг однажды не вышел на связь береговой пост. Это было очень странно, потому что по последнему сообщению Карлевитца русские вели себя вполне адекватно. Уйти без Майера они не могли, а он был в городе. Связаться с болгарским атташе тоже не удалось. В гостинице в Рио-Гальегосе его не было. Где он — никто не знал. При этом по городу поползли слухи о том, что Англия объявила войну Аргентине и уже высадилась в портах на севере и на юге. Это было очевидной глупостью, потому что радио Буэнос-Айреса вело передачи без каких-либо видимых изменений, а юг — это мы и есть, и англичан тут нет, но пост… Почему молчит пост?
Ройтер объявил повышенную боевую готовность. Нужно было срочно связаться с Карлевитцем и Унтерхорстом, которые прятали архив. Они сейчас в горах, а не на побережье, но если британцы и вправду высадились — архив в опасности. А с ним и все мы.
Ознакомительная версия.
