держат, и всем заправляют. Ну сами подумайте своей головой, как можно без приворотного зелья обойтись в таком деле!
Вдовица шведского кирасира Иоганна Рабе, стала солдатской шлюхой, целый год под телегами драгунам ласки свои дарила. Потом в палатку к генерал-фельдмаршалу Шереметьеву перебралась, затем в постель к «светлейшему» князю Меншикову, и вот она уже в царских палатах спит на пуховых перинах.
Сами подумайте, разве может здоровый, колдовским зельем не отравленный, не то, что царь, а самый обычный мужик такую порченную бабу себе в законные супруги взять?!
И город на болоте для нее строить — видимое ли дело?! Разве кто в здравом уме такое гиблое дело затевать станет?!
— А ить верно, надежа-государь!
— Точно, опоенный царь!
— Столько мужиков погибло в этом проклятом граде!
— Ведьма она, ее сжечь нужно!
— И пепел по ветру развеять!
Народ разошелся не на шутку, всех нынешняя жизнь задела за живое, и смерть забрала близких. И с виновными стало ясно, раз сам царевич правду-матку в глаза режет всему честному народу.
«На троечку работал, без вдохновения должного. Слезу что ли пустить, для правдоподобия? Поплакаться на горести свои? Хм, пожалуй, нужно — они бесхитростные, то, что нужно — кашу маслом не испортишь!»
— Вот и сбежал я от смерти неминуемой, как оправился от яда страшного и порчи злой. Иду по земле русской, смотрю, как бедно, в тяготах страшных народ мой живет, и плачу над его горестями кровавыми слезами. А за мной смерть идет, и нет спасения. Обреченный на смерть царевич смотрит в глаза людям русским и спрашивает их — доколе вы терпеть нужду и лишения будете от власти царя-безбожника?!
Я призываю вас подняться всем миром и помочь мне избавить Россию от порченого царя, что над православным людом измывается, от его бояр злых, что кровь людскую пьют, от католиков, схизматиков поганых! Поднимайся на борьбу, народ русский!
Царевич встал в самую патетическую позу, которую мог только представить, гневно потрясая кулаком. В эту минуту он сам поверил в то, что говорил в то, о чем говорил. Ему самому казалось, что от последних произнесенных слов он стал намного выше ростом, раздвинулся в плечах и приобрел великую силу, способную сокрушить все препятствия.
— Веди нас, государь!
— Всем миром тебе послужим!
— Побьем врагов твоих!
— Веди!!!
Крестьяне подползли к нему на коленях, припадая к земле. Добрались. Ухватили за полы кафтана — он видел их всколоченные бороды, горящие яростью глаза, скрюченные от непосильной работы корявые пальцы. Все что-то кричали черными провалами ртов, с проплешинами среди век не чищенных зубов, лишь ладони горели от бесконечных лобзаний.
— Пойдете за мной?! Добудем народу православному лучшую долю! И да сгинут враги наши!
— Веди нас, государь!
— Все поляжем, но правду добудем!
— Веди!!!
Алексей сорвал крест с груди, опустил его вниз, к раззявленным в криках ртам. Рубины горели алым кровавым закатом от пламени лучин — зрелище пожара народного гнева.
— Крест патриарший мне на верность целуйте! Что не усомнитесь в цели нашей, не отринете веру православную, и меня на царство возведете! А я вас милостями своими за верность вознагражу!
— Видишь ли, Никита Васильевич, тут ты прав — пользы от них действительно будет мало, если всех мужиков поднимать. Побьют фузилеры с драгунами толпу мужиков в чистом поле, рассеют с легкостью многотысячное скопище, что не имеет никакого представления о регулярном бое. Ведь так ты помыслил, бригадир?
— Так оно и есть — за год из трех рекрутов только два выживает, но зато они команды понимают, и стрелять умеют. Драгун тех вообще два года обучать надобно, воевать конными трудно, хотя бой обычно принимаем пешими, отдавая своих лошадей коноводам.
— Вот потому нужно научить мужиков за месяц совсем иному бою, другим ухваткам воинским. Строю учить долго, маршировать тоже, но по большому счету это и не нужно. Ты заметил, что я из почти двух десятков мужиков только троих отобрал? Знаешь, какими критериями я руководствовался при данном отборе?!
— Чем, государь?
— Своего рода правилами. Он должен быть здоровым, бегать как лось, иметь хорошее зрение, быть мне преданным и не трусливым. Сообразительным в меру, и что-то видевшим рекрутом, побывавшим хоть в одном городе. Нам не нужно огромное войско — на него просто нет ресурсов и времени, да и не с нашими силенками хотя бы полк сформировать. Но два десятка егерей подготовить сможем за три недели — их будет вполне достаточно для тайного похода на Москву.
— Егерей? Так охотников в германских землях называют — слышал, когда в Померании рядом с пруссаками лагерем стояли.
— Именно их — способных быстро передвигаться по пересеченной местности, метко стрелять из-за кустов и деревьев, самих принимающих решения на поле боя, а не ждущих команды командира. Здешние мужики в лесу выросли, знают все повадки, ходить умеют — все трое охотники. Пищали, правда, хлам откровенный, фитили поджигать нужно — с них видимо еще стрельцы Ивана Грозного при взятии Казани палили. Такие дробовики нам и даром не нужны — только порох со свинцом переводить напрасно.
— А остальные мужики как же?!
— А они будут территорию под контролем держать, наблюдение за воинскими командами вести, а при необходимости партизанами становиться, и нападения совершать.
— Кем-кем, царевич?
— Партизанами, повстанцами лесными. Нападут на малую команду, истребят ее целиком, и в дебри уйдут. Как думаешь — легко ли воевать с такими, пошел бы сам против них?!
— Да ну их к ляду, — отмахнулся рукой капитан. — Гонялся я за разбойниками, трудное это занятие, если крестьяне им поддержку оказывают. За кустом мальчонка сидит и все примечает, потом бежит к ним в дебри и про все увиденное говорит. Тут нужно все деревни на правеж ставить, и чтоб профосы допытывались, и пороть всех поголовно.
— Все ты правильно понимаешь в партизанской тактике, да и я что-то повидал, грешный, сподобился. Тут слух пойдет по всем волостям, но не пожаром, зачем нам спешить? «Тайные дружины» создавать будут повсеместно — к лету старосты как раз управятся, случись что — воевать куда как привычнее, в тепле то, среди зарослей, где снежный покров маневр не сковывает. Так что партизаны страшны только летом, зимой они к своим домам прикованы поневоле, жить у костра в морозы не сладко.
Алексей передернул плечами, вспоминая недавние ночевки под открытым небом — а ведь морозы еще не настали, но под двумя епанчами зуб на зуб к утру не попадал, стучали от холода. Повезло, что не простыл и не
