— Мог бы и согласиться, княже, — неуверенно подал голос один из дружинников, — нет позора в том, чтобы возлечь с такой царицей.
— Позору нет, — покачал головой князь, — но никто не набивает брюхо хлебом из желудевой муки перед княжеским пиром. Не это ложе мне обещано в этом походе.
С этими словами князь развернулся и, сопровождаемый недоуменными взглядами соратников, зашагал к лодьям.
Поднявшись на вершину холма Василий изумленно замер: перед ним открылась обширная долина, на которой стоял целый город кожаных палаток и наспех сооруженных хижин и навесов из камня и тростника. Среди неказистых жилищ огромными стадами стояли лошади, верблюды и быки, а в темнеющее небо поднимались тучи пыли и дым множества костров. Посреди этого лагеря стоял большой шатер, над которым высился штандарт с золотой шестиконечной звездой. У входа в этот шатер, спешилась и молодая царица, бросив через плечо дерзкий взгляд на ромея. Кровь вскипела в его жилах и Василий устремился вниз по склону, устремляясь к шатру. Лишь подъезжая он вынужденно замедлил шаг своего скакуна — когда от входа в шатер вдруг поднялась уродливая тень. Послышалось злобное рычание и зеленые глаза огромной гиены недобро уставились на всадника.
— Что же ты, грек? — раздался насмешливый голос из глубины шатра, — я не люблю ждать.
Василий рывком соскочил с коня и, привязав его к коновязи, твердым шагом направился к шатру. Гиена провожала его недобрым взглядом, но не тронулась с места, когда ромей, отодвинув полог шатра, шагнул внутрь.
Над потолком висел жировой светильник и в его свете молодой человек увидел, что Асагату уже сбросила доспехи и верхнюю одежду, оставшись в простой белой тунике. Светильник просвечивал одеяние насквозь, подчеркивая высокую грудь, пышные бедра, длинные стройные ноги. У Василия пересохло в горле и он невольно сглотнул, созерцая представшую перед ним роскошную женщину.
— Ты так и будешь стоять? — нетерпеливо сказала царица, — эта ночь пролетит быстро.
Торопливо разоблачаясь на ходу, Василий подошел к женщине и тонкие руки обвились вокруг его шеи. В ноздри ему ударил запах терпких благовоний, кровь застучала в его висках и Василий, подхватив женщину под упругие ягодицы, рывком привлек ее к себе. Сильные ноги обхватили его талию и с губ Асагату сорвался громкий стон, когда напрягшаяся мужская плоть вошла в ее истекавшее влагою лоно. Острые ногти прочертили кровавые борозды по мужской спине, белые зубы до крови впились в плечо Василия, пока он, уложив царицу на устлавшие пол шатра шкуры леопарда, вновь и вновь вонзался между широко раздвинутых ног «Пылаюшего Огня». Овладевая этой жестокой и страстной женщиной, наследник империи как никогда ясно осознавал, что именно сейчас этот великий поход окончательно сделал его мужчиной.
Битва народов
Взошедшее солнце, словно предвестник Судного дня, озарило Кедронскую долину. Со стен Иерусалима испуганные жители с невольным благоговением рассматривали две огромные армии, с юга и с севера занимавшие поле битвы к востоку священного города. Всем, кто чтил закон Авраама, — христианам, иудеям, мусульманам, — казалось, что наяву сбывается библейское пророчество о великой битве в долине Иосафата и великом Суде, что будет вершить Господь над собранными им народами.
О том же помышляли и полководцы противоборствующих армий, не случайно выбравших именно это место для битвы за Иерусалим. Особенно это касалось христиан, со священным трепетом ожидавших Конца Света, обещанного им уже через несколько лет. Византийское войско входило в долину с севера, между Храмовой и Елеонской горами, занимая боевые порядки посреди Кедронского Ручья. Позади был долгий переход по горам и пустыням — от взятой заново Антиохии, через захваченные Дамаск, Берит, Тир, — вплоть до Гевеона, где ромеи овладели сандалиями самого Христа. Эту священную реликвию видели, впрочем, немногие: также как и волосы Иоанна Крестителя и Святой образ, что источил воду и кровь, когда римляне его пронзили копьями, и также найденный в Гевеоне. Все это было укрыто в золотом ларце, отделанном драгоценными камнями, над которым сейчас читали молитву многочисленные священники и монахи, что присоединялись к войску Цимисхия, по мере освобождения им христианской Палестины. Все эти хранители святынь держались поближе к победоносному предводителю ромейского воинства, надеясь на защиту его меча не меньше, чем на чудодейственную силу нетленных мощей.
Облаченный в золоченный клибанион и шлем-стефанос, подпоясанный длинной спатой, с украшенной золотом рукоятью, император восседал на белом коне, окруженный верными «Бессмертными». Ветер развевал за его плечами пурпурный плащ, невольно заставший вспомнить о победоносных кесарях Первого Рима, когда они подступали к стенам древнего города. Сам же басилевс, с высоты занятой им позиции на склоне Храмовой горы, задумчиво созерцал свое воинство. Не все в нем были ромеями или даже христианами: впереди, там где обычно стояли трапезиты, сейчас расположились печенеги и угры — эти варвары, что внезапно вернулись из сирийской пустыни, пожелали продолжить поход на юг, в расчете на богатую добычу и славу. Цимисхий, обрадованный возвращением первоклассного корпуса легкой конницы, постарался не обмануть их ожиданий — пусть это и стоило ему частичной потери репутации во взятых городах, где беззаконные язычники грабили, насиловали и убивали, не особенно разбирая, где христианин, а где мусульманин или вовсе иудей. Кроме того, они не забыли былых распрей, поэтому сейчас воинственных кочевников разделяли ромейские трапезиты, стоявшие по центру между двумя крыльями варварской конницы. Позади них выстроились псиллы — лучники, пращники и метатели дротиков, еще дальше неровной, колеблющейся шеренгой встали вооруженные ополченцы, в основном сирийские христиане, набранные из окрестностей завоеванных городов. Цимисхий не сомневался, что они побежали бы при первом натиске — если бы сзади их не подпирали грозные скутаты, прикрывшиеся тяжелыми щитами-скутумами, выставив вперед копья-пиллумы. Слева и справа же от построений пехоты выстроился решающий довод Цимисхия — закованные в сталь непобедимые катафракты. Были в ромейском войске и армянская конница, приведенная князем Млехом, и новые подданные басилевса, несторианцы-айсоры из окрестностей захваченного Мосула. Над всем этим воинством реяли хоругви с ликами Христа, Богородицы и разных святых, в то время как священники, стоявшие между солдатами, благословляли их на священную войну.
Иоанн с сожалением подумал о том, что его войско могло быть куда сильнее — если бы к нему присоединился неугомонный катархонт россов. Последние сведения о нем скупо сообщали о каких-то сражениях в южных морях, но с кем воевали северные язычники и чем закончились те битвы — оставались загадкой. Как бы то ни было, о Сфендославе больше не было никаких известий — скорей всего он погиб в Красном море при попытке пробиться к своим союзникам. Жаль, конечно, но и в этом христианин Цимисхий видел свидетельство промысла Божиего, покаравшего языческую гордыню безбожного князя россов. Оставалось надеяться, что к верным слугам своим Христос окажется более благосклонным.
Рев труб и воинственные крики прервали благочестивые размышления Цимисхия, когда с юго-востока, со стороны Иудейской пустыни, в долину начало въезжать вражеское воинство. Черные и зеленые знамена, покрытые изречениями из Корана, реяли над блестевшими на солнце остроконечными агарянскими шлемами и наконечниками выставленных вперед копий. Со времен Праведного Халифата не собиралось здесь такой силы: узнав об угрозе, нависшей над священным градом сам халиф Абу Мансур Низар аль-Ази возглавил огромное войско, собранное со всех концов исполинской державы Фатимидов. Совсем еще молодой, владыка правоверных, стремился доказать всем, что не посрамит славы предков и отстоит Иерусалим. Завидев перед собой ромеев, Низар аль-Ази привстав в седле, и поднял руку, призывая свое войско к вниманию.
