такой ситуации не простой выжил, а от поноса умрёт — обидно. Сколько они так прошли Виктор Германович посчитать не мог, только приблизительно. Они остановок десять сделали, если по двести — триста метров проходили, то получается около двух с половиной вёрст прошли. Четверть необходимого. А уже закат. На западе Солнце забежало за лес.
— Зря мы к реке вышли, — присаживаясь в очередной раз на траву, буркнула кикимора. — Ночью по дороге всё же легче идти, там дальше берег будет заболоченный.
— Сейчас передохнём и можно назад вернуться, — не стал спорить с ней Сашка.
— Дурень, ты. Дорога, вон, вдоль леса идёт, до неё теперь чуть не верста. Так мы никогда не дойдём. Пойдём уж вдоль реки. И я дура, тебя послушала.
В грязь ночью залезли. Почти болото. Все изгваздались с ног до головы, а следом сразу залезли в настоящие заросли шиповника. Хотели обогнуть, а там овраг, а с другой стороны, заболоченная пойма. Решились переться сквозь шиповник, как и все оптимисты думали, что тут не может быть его много. Лучше двадцать саженей по кустарнику, чем пару сотен по болоту. А оказалось, что заросли может и больше двухсот саженей. Все в кровь изодрались и сотни занос во все места посадили.
Рассвет застал туристов в том месте, где река сворачивает на восток от Болохово. Дальше нужно будет с полверсты идти по полям. Слава богу, это не озимая рожь уже скошенная, а яровая пшеница, и она ещё в молочной только спелости. С голода и такая штука — еда. Набирали полный рот и жевали, потом мякину и ости выплёвывали. Анне был проще, она шла впереди и руки у неё свободные, а Сашка шёл за ней, держась за поясок передника одной рукой и за палку второй. Приходилось останавливаться, отпускаться от кикиморы, набивать рот неспелыми колосьями и только потом снова шагать.
Тут-то их и заметили.
— Всё, дурень, ты дальше сам, нельзя мне попадаться, а то сдадут в полицию, — хлопнула Сашку по плечу кикимора и упав на колени, чтобы её не видели, поползла с поля к реке.
— Помни выкупить обещал! — услышал её голосок Сашка и упал на землю. Силы кончились окончательно. Сознание не покинуло, но всё дальнейшее он видел как бы через пелену. Вот над ним крестьянки склонились, вот его мужики за руки и за ноги выносят на дорогу. Вот укладывают на телегу. Вот… А вот дальше ничего не помнит.
Конец второго акта.
Событие тридцать пятое
Что-то капнуло на щеку. Это Сашку и разбудило. Он открыл глаза. Над ним склонилось лицо Ксении — старшей сестры. Из обоих карих глаз стекали ручейки слёз и каплями уже пикировали на болезного, сидела сестра на стуле возле кровати и капали слёзы в основном на грудь, а тут сестра решила чего-то привстать, муху, может, отогнать с братика и слёзы стали скапывать на побитую Сашкину физиономию. Живая вода его и разбудила.
— Сашенька! — Ксения увидела, что братик проснулся. — Доктор, он проснулся! — Повернувшись в сторону двери, закричала сестрица.
Протопали шаги по лестнице, по скрипучим ступенькам, (блин блинский почему в этом доме всё скрипит), потом протопали по коридору и в комнату влетел доктор Тимофей Иоганнович.
— Ну-ка, ну-ка, позвольте-с сударыня! — даже не помыв руки полез трогать дурня эскулап. Он ему веки задрал, рот нажав пальцами на щёки открыл, глянул в него и даже закрывать не стал. Потом привалился ухом к груди. Точно стетоскопы изобретут после этой эпидемии. Нет пока. Приходится врачам касаться ухоб больного, что при холере явно не желательно.
— Дыхание слабое… Пульс неровный, глаза тусклые, язык белый… — доктор потрогал синяк на скуле. — Плохо всё… Но жить будет. Говорить можете, молодой человек?
— Могу. (оу). — Специально промычал Кох, не нужно пока весь прогресс показывать.
— Хорошо. Это хорошо. Думаю, нужно, чтобы больной неделю полежал. Бульончиками его покормите. Рыбным, куриным, с мукой. Прямо туда и замешивайте при варке, такая густая чтобы получилась консистенция.
— Тимофей Иоганнович, а не лучше его в Тулу к нам перевезти? — подошёл сзади князь Николай Иванович Болоховский — муж Ксении.
— Конечно же лучше, Ваша Светлость, непременно-с надо в Тулу-с перевезти… Но не сейчас. После-с. Сейчас уморите в дороге. Недельку сказал, не меньше. Я через неделю появлюсь, осмотрю Сашеньку и решим тогда. А сейчас извините-с, ещё больной есть, у Третьяковых что-то случилось, тоже отравились видимо. Рвёт-с у них кого-то, прискакал от них мужик. Извините-с за натурализм.
— Холера, — забыл, что надо мычать Сашка.
— Что вы говорите, молодой человек? Мера? Чего мера? Бульона? Так сколько влезет. Но лучше понемногу. Через пару часиков ещё понемногу и питьё тёплое.
Выходит, не так он и здорово говорит. Или слово «холера» ещё не известно?
— Прощевайте-с. Поеду.
Сашка, уже совсем было решивший про обильное питьё больным холерой рассказывать, остановился. Не спине же рассказывать. Быстренько доктор из его комнаты вышел, выбежал почти, к тем самым Третьяковым спеша. Ну, может и хорошо. Начнёт сейчас умничать про холеру и методы её лечения. Как это со стороны будет смотреться? Имбецил учит доктора как ему больных лечить?
— Сашенька, потерпи, сейчас я на кухню сбегаю и дам команду, чтобы куриный бульон с мукой сварили. Потерпи, — убежала вслед за доктором и Ксения.
Остался в комнате только князь Болоховский. Или князья? Вот он теперь один в семье, стал ли он теперь князем? Или нужно ждать совершенолетия? А во сколько оно сейчас в России наступает. В СССР было с восемнадцати лет. А чего не спросить бы? Стоп. Он же по легенде ничего не знает. Ага, сейчас спросит и засыпится. Николай Иванович не дурак и выводы сделает.
— Кхм, Александр… — князь присел на стул, что раньше Ксения занимала, возле кровати. — Александр, тут мне нужно тебе плохие вести… да… сообщить нужно, тут… Ох. В общем, Александр мужайся. Маменька твоя, Наталья Андреевна померла. Сердце не выдержало-с. Вот. Беда. Сирота ты теперь…
— А князь? (а нясь).
— Ох, да. Тут история такая. Ничего не понятно. Вином и князь Русиев отравился, и сестрица его, и управляющий ваш Иван Карлович Беккер. Так что полная, значит… да… сирота полная. Я естественно опекунство оформлю до совершеннолетия твоего…
— До скольки лет? (осольки ет)
— До скольки лет? Ну до совершеннолетия. Тебе скоро
