– Посейчас лезть, осподине? – тихо – но Ивану было все прекрасно слышно – спросил кто-то.
– Окстись! – тоненьким голоском продребезжал другой. – Ночесь слазишь.
– Так ить Макарий-схимник всю ночь на дворе поклоны класть будет. Как слазить-то?
– Да, задача, одначе… Тогда уж во время вечерни придется!
– Что ты, что ты, осподине! Неужто – вечерню пропустим? Грех-то какой, прости, Господи.
– Ну тогда молись, а я сам слажу. И тебя дожидаться не буду…
– Да я ить согласен, согласен, просто говорю, что грех.
– Грехи потом замолим. – Наверху дребезжаще захихикали, противно так, словно бы скрипела ржавая, давно не смазанная пружина.
«В вечерню, значит? – повторил про себя Раничев. – Ну-ну».
Ждать пришлось недолго. Иван не успел еще сильно замерзнуть, как в монастырской церквушке ударили колокола. Наверху загомонили, затолкались воины и монахи, видно, шли к службе. Иван нашарил за поясом нож… Прости, Господи… Хотя, лучше, конечно, оглоушить… Да, тоже гуманист выискался. А кто еще день назад собирался резать бедных монахов в обществе прекраснейшего певуна Милентия и хорошего парня Клюпы? И тот и другой, правда, разбойники-лиходеи – креста ставить негде… ну это, так сказать, частности. Вообще-то Раничев так и не научился еще убивать безоружных. А надо бы, но – мешало полученное образование. Институт Герцена, это вам не хухры-мухры. Настоящих интеллигентов воспитывает, типа вот его, Раничева Ивана. И каким местом вы, интересно, интеллигент, Иван Петрович? Тем, на котором И.О. написано? Так та табличка в другом мире осталась. В том далеком и распрекрасном мире, где ездят по дорогам троллейбусы, бастуют учителя и подростки в загаженных ими же подъездах поют под гитару «Там, где клен шумит». Или – больше уже не поют «Клен»? Нет, Иван как-то слышал, точно пели! А хорошо бы сейчас послушать «Дип Перпл»! Какой-нибудь старый альбом, типа «Мэшин Хэд» или «Мэйд ин Джапан». И «Слейд» бы можно, ну, на худой конец, «Назарет» – Ла-ав хе-эртс… Ну да, размечтался, гляди-ка! Нет тут никакого «Назарета» и «Дип Перпл» тоже нет, и Ритчи Блэкмор еще не родился, как и Леннон с Маккартни. Да и ты, Иван Петрович, по большому-то счету, тоже еще даже не в планах. Однако вот сидишь здесь, кукуешь, гадюка семибатюшная. Ого! Однако лезет кто-то. Ну давай, давай. Надеюсь, ты не чемпион мира по борьбе сумо.
Опустившаяся на дно колодца шаткая лесенка едва не пришила Ивана – вовремя увернулся. Но разозлился, и, как только перед его глазами возникли обутые в подвязанные подошвы ноги слезающего, рванул их с изрядной-таки силушкой. Так, что неизвестный бедняга хорошо приложился башкой о стену сруба.
– Чего там, Михрюта?
– Да ступенька сломилась, – утробным голосом ответил за Михрюту Иван.
– Говорил тебе – надо было в амбаре лестницу брать, так ты – эту, эту… Вылезешь назад-то?
– Попробую…
В этот момент очнулся несчастный Михрюта. По виду – ряса и медный крест – монах или скорее послушник-служка. Парнишка сложения довольно субтильного.
– А, а ты кто? – долго моргая глазами и разглядев наконец Раничева, испуганно вымолвил он.
– Конь в меховом манто! – взяв парня за шиворот, строго отозвался Иван. – Что тать, за драгметаллами собрался? У, кочерыжка сквалыжная! – Он приставил к горлу послушника кинжал: – Выбирай, гад – либо зарежу, либо свяжу накрепко.
– Уж лучше вяжи, господине. У меня и поясок есть….
Ловко связав послушника – уж это-то делать научился, – Раничев устремил глаза кверху, где неизвестный Михрюткин напарник давно уже пытался вызнать ситуацию, задавая вопросы тонким противным голосом. Где ж то его Иван уже слышал? Неужели Кинг Даймонд? Раничев покачал головой – «нет, это не Негоро. Это – Себастьян Перейра»!
– Чего, чего ты там шепчешь, Михрюта?
– Да говорю, ногу подвернул малость, спустился бы да помог.
– Эк, угораздило тебя… Ладно, жди, посейчас уж, спущусь.
Лестница вновь заскрипела. С новоприбывшим Иван проделал ту же операцию, что и до того с Михрютой, только несравненно более изящно, не нервничая по пустякам. В колодец заглянула луна.
– Ба! – разглядев бледную рожу с большим, висячим, словно перезрелая груша, носом, обрадованно воскликнул Иван. – Знакомые все лица… Я, Манька-облигация… то есть тьфу – старший дьяк Софроний! Все кольчужки пропил, тать? Теперь за крестами собрался? А ну, сучий потрох, говори – ты на меня донос настрочил князю?
Обескураженный до глубины души дьяк сделал отчаянную попытку выбраться.
– Ну не спеши так, не надо, – грубо стаскивая его с лестницы, произнес Иван. – Предлагаю честный обмен. – Он поводил перед лицом Софрония острым жалом кинжала. – Тебе, как известному коллекционеру старинных доспехов, я дарю вот этот прекраснейший тегилей, работы… гм… неизвестно, чьей работы, но прекрасный, нечиненый, можешь уж мне поверить на слово… Э-э, кричать, между прочим, не советую – могут сбежаться ну совершенно посторонние люди. Начнут задавать всякие глупые вопросы относительно золотых цепей, еще делиться придется, а то и все загребут, так ведь, дьяче?
– А ты так не загребешь? – довольно быстро пришел в себя дьяк. Молодец – не то что послушник Михрютка.
– Я, между прочим, в отличие от некоторых, не имею такой воровской привычки. И чту поговорку – Бог делиться велел. А потому часть вещиц, всего лишь небольшую жалкую часть, – я заберу себе в память о нашей встрече, ну а что останется – вам. И в придачу прекрасный тегилей в обмен на рясу. Ну как, согласен на мое предложение?
– С тобой не согласишься… – косясь на кинжал, криво улыбнулся Софроний. – Давай свой тегилей, ладно. А доносы, между прочим, не я писал, Колбятины людишки… Аксен потом все и спроворил.
– Что-то не видал я его на княжьем дворе.
– Так и не мог видать, – дьяк сплюнул. – Он же здесь сейчас – начальником войска, что послано Олегом Иванычем-князем на помощь архимандриту Феофану супротив безбожных агарян.
– Безбожные агаряне! – связывая дьяка, со вкусом повторил Раничев. – Хорошее выражение, душевное такое. Ну все, ребята, пока, я полез. – Иван поставил ногу на шаткую перекладину, потом опустился обратно. – Да, чуть не забыл… – Он ловко скрутил из остатков Михрюткиного пояса кляп – заткнуть Софронию рот.
Дьяк поморщился:
– Неужто нельзя без этого?
– К сожалению, никак нельзя, уважаемые джентльмены, – горестно покачал головой Иван. – Ты, кстати, Софроний, давно тут обретаешься?
– Да давненько уж. – Убедившись, что ему не грозит немедленная смерть, дьяк стал заметно наглее, только вот полностью наглость свою проявлять опасался – Раничев выполнил свое обещание, и в ногах узников ласково серебрились толстые цепи, проливая бальзам на души незадачливых мародеров.
