Я перевел.
— Всего два, Ваша Светлость: изгнание или смерть. Но первое присуждается редко. Только если среди шеффенов есть у подсудимого заступники. Подсудимого на это судилище не вызывают, он даже не знает что стал объектом заочного разбирательства. И делается это лишь из того соображения, чтобы он не сбежал от наказания. Как правило — повешения.
— Ну и что же ты натворил drug sitnyi? — поощрил я мастера к дальнейшим откровениям.
— Точно не знаю, сир. Вроде в колдовстве меня обвинили, потому что мои колокола звучат красиво, без хрипоты, божественным звоном и слышно их далеко. А с последней работой ко мне просто очередь выстроилась. Но меня предупредили, что такой приговор надо мной навис. Я и сорвался со страху, покидав в повозку, что под руку случилось. Был у меня там и фургон большой, да я коней продал — кормить их накладно, а если куда ехать придется, то их всегда купить можно. Осла этого мне доносчик мой и презентовал вместе с вестью, что я приговорен. Думаю даже, не по особой доброте душевной он это сделал, а оттого, что если меня повесят, то все конфискуют в пользу города, а так практически все что я нажил, осталось ему — моему партнеру, через которого я работал в Малине. Он мастер там цеховой. А так для властей получается, что как бы я свое имущество вывез с собой полностью. В том числе не только вещи, но и секреты моей новой разработки ему достались. Сам-то я мастер бродячий — не каждый день в городах колокола нужны. Вот и кочуешь из города в город. А в Малине хорошо — город с репутацией. За небольшими колоколами туда купцы сами приезжают.
— Ты про Фему давай подробней рассказывай, а не про колокола. Про колокола в Беарне говорить будем, — подтолкнул я его к основной теме допроса.
— Сир, — просто взмолился мастер, — не выдавайте меня им. Я отработаю, я все, что хотите вам отолью. Я много умею.
— А мортиру из бронзы мне отлить сможешь? — спросил я его.
— Могу. Я отливал уже короткие бомбарды. Как колокола. Для Кельнского архиепископа.
— А из чугуна?
— Не пробовал из чугуна, сир. Врать не буду.
— А по чертежу сможешь?
— Был бы чертеж, Ваше Высочество, тогда что угодно смогу. Только из бронзы.
— Как poroch делать знаешь? — и осекся, потому как припомнил что слово «порох» по-русски изначально означает всего-навсего «мелкая пыль» — прах, да и само это слово русское, и поправился. — Огненное зелье.
— Простите, не понял, сир, последних ваших слов.
— Пульфер? — употребил я немецкий термин.
— Знаю я этот секрет, — с облегчением мастер закивал бородой. Только вот китайский снег* — вещь редкая. По крайней мере, у нас.
— Вот и laduchky. Теперь проясни нам: почему ты так далеко убежал от места судилища.
— Так я, сир, к тому и веду. Приговор привести в исполнение должен каждый присутствующий на фемгерихте шеффен — кто первый доберется до жертвы с веревкой. А могут убийцу и нанять. Потому как они должны меня преследовать до тех пор, пока не повесят. Правило у них такое. Неотвратимость называется. Я всего на шаг впереди от своих убийц. Еле ушел. А тут осел пал… Я и впал в смертный грех отчаяния.
— И за море за тобой с веревкой побегут? — спросил Саншо.
— Нет. За море не пойдут, — убежденно сказал Штриттматер. — Но по землям франков, по Бургундии, по Свисланду*, по Тевтонскому ордену, по Поланду* рыщут как у себя дома. Про империю я уже не говорю.
— Вот и успокойся. Ты под моей защитой. Скоро в Нанте наймем большой корабль и уплывем в Пиренеи. А в моих землях любой дойч за лигу виден, — похлопал я по плечу мастера. — Думай лучше, что тебе для работы будет потребно. И еще я тебе учеников дам — один не справишься с тем, что мне нужно. А ты мне из них мастеров выучишь.
— Дай Бог, дай Бог, — прошептал мастер.
Все-таки, несмотря на всю науку третьего тысячелетия, недостаточно знаем мы о гормональном аппарате человека. Можно сказать, вообще ничего не знаем. С меня, как историка, какой тут спрос, если современные мне врачи человека в целом вообще человека лечить разучились. Каждый из них знает какую-либо часть нашего организма. Ее и лечит тремя десятками зазубренных в институте апробированных методик. Не подошла одна, применят другую, с иной химией. Лекарства могут месяцами подбирать, пока ты загибаешься. Названий-то в десятки раз больше чем самих лекарств. Бл-и-и-и-и-н, а здесь и йода-то примитивного и то нет. А вот пыряют друг друга разным отточенным железом в разы чаще, чем дома.
У меня от этих гормонов не только все время елдак стоит как деревянный, но и зуд в лапочках появился. Не о том, что вы подумали, а обуяла невероятная жажда деятельности. Причем такая — вперед и с песней, «задрав штаны за комсомолом», потом посчитаем, во что это нам обойдется. Пушками брежу даже ночью — медными, зеркально блескучими символами фаллическими. Рецепты черных порохов пытаюсь вспомнить. Америка так вообще свет в окошке и звезда в лукошке: картошка, подсолнух, баклажаны, кукуруза, какао, САХАР!!!. Одновременно хочется сделать всех счастливыми и писать стихи. «Я помню чудное мгновенье…»
Остановились как-то на деревенской прибрежной ярмарке — десяток возов и два десятка лодок. Добрать свежих продуктов — кур в основном, меда, сушеных яблок, хлеба и сыра. Так не удержался и купил, не глядя, местную гитару. Задорого. Для местных крестьян задорого. Потому как инструмент не совсем местный, а привозной из Валенсии. И только потом, когда отплыли, увидел, что в это гитаре аж десять струн из воловьих жил. На грифе колки веером. А сама больше на мандолину — переросток похожа. А то и на индийский этот, как его… под звон которого Кришну харят?
А-а-а-а-а, где наша не пропадала. На двенадцатиструнке играл, и к этой приловчился. Настроил струны попарно, без шестой. Корявенько, без основного баса, но тренькать можно. Что и делаю, облокотившись на надстройку, мелодии молодости пощипываю — из осторожности только медленные. А то, как «Рамштайн» про два патрона включу, так меня свои же люди сдадут в инквизицию на перевоспитание. И не подумайте о них чего плохого. Не от корысти или злобы — только от страха Божьего за спасение моей души.
Детишки литейщика расселись рядом на палубе — никакого чинопочитания, и канючат «еще», да «еще».
Не понял, я что, со своим десятком блатных аккордов у них тут за крутого шоу-трубадура проскакиваю? Похоже, что так.
Пощипал на бис «Зеленые рукава», сугубо инструментально. Мелодия на все времена и на все возраста.
Тут и стрелки подтянулись, матросы, и хотя дистанцию держат, но уши у всех как локаторы.
Стемнело.
Фонарики повесили.
А они все ждут продолжения концерта. Ненавязчиво так, словами не просят, но атмосферой давят. Сенсорный голод у людей. Понять можно.
