class="p1">Пряхин шагал в новую больницу, где сейчас находились травмированные по своей же глупости молокососы, осмелившиеся напасть на девушек из Первой Отдельной роты. Эмоции у полковника менялись, как погода в Африке — гнев сменялся стыдом, тот плавно перетекал в совестливую мучительную боль, что воспитал выродка, потом наступала какая-то серая апатия и всё возвращалось на круги своя. У дежурной медсестры он узнал, где лежит его сын и без раздумий стал подниматься на второй этаж больницы. Встретившая его у двери в палату супруга испугано посмотрела на мужа и побледнела.
— Андрюша, нет, не входи пока! Прошу, скажи, что присудили! Пожалуйста!
— Порцию умственного мандюлятора и физического, кхм, ну ты поняла.
— У него и так голова кружится, он же сотрясение мозга получил!
— Хотелось бы надеяться, что оно позволит качественно изменить его стиль мышления. Я очень в это надеюсь, потому что второго шанса у него точно не будет.
— Что, так всё плохо?
— Он совершил по законам анклава преступление за которое можно и «вышку» получить.
— Да как они смеют! Есть же законы Российской Федерации…
— Что?! Что ты сказала?!
— Нет, Андрюша, прости… Я сама не знаю, что несу… Я очень боюсь за Вадика…
— Что, папа опять встал в позу имперца? — донеслось из-за двери. — Демократия попрана многажды…
— Что ты сказал, паскуда?! — Пряхин одним движением оттолкнул от себя супругу и ворвался в палату. — Ты, вместо того, чтобы ползать у нас с матерью в ногах за то, что мы тебе жизнь сохранили!.. Ты ещё смеешь что-то вякать?! Опять своего Оболенского вспомнил?
— Он всегда был толерантным и демократичным, — глухо проговорил Вадик.
— В жопу твою толерастию и дерьмократию! Понял?! В жопу! Может ты хочешь, как в старое время, революционером смерть во имя идеи принять? Что молчишь, паскуда?! Что?! Зассал? Как твой долбаный Оболенский зассал! Все вы ссыкуны, как отвечать приходится! Короче, на выбор у тебя два варианта: либо включаешь мозг и становишься нормальным человеком, либо договорюсь, чтобы тебе дали что-то из техники и вали отсюда на все четыре стороны. Что выбираешь?
— Андрюша, он же совсем мальчик! Андрюша… — в голос заревела Лиля.
— Сын за отца не в ответе — да, а вот отец за сына… и я не желаю терпеть его долбанный дерьмократизм, с толерастией вместе взятой. Но, как отец, даю ему шанс. Как он поступит — это его выбор. Если мозги промыты этими козлами из «Народного согласия», пусть катится к ним в преисподнюю следом.
— А, знаешь, я выбираю второе. Да. Я приму смерть за идею демократии и равенства всех людей на планете.
— Ты сказал, я — услышал. Это твой выбор, — с этими словами полковник вышел быстрым шагом из палаты и наткнулся на начмеда, шедшего на крики, доносившийся из палаты.
— Минутку, тарщ полковник, что это за оры и вопли на территории медицинского учреждения?
— Простите, Алёна Николаевна, больше это не повторится. Просто… Нет, вообще сложно, конечно, всё… Была семейная разборка… А! — махнул он рукой и собрался пройти дальше, но Мочалова не пустила его, перегородив дорогу.
— Лиля ещё там?
— Да.
— Зовите её и ко мне в кабинет. Живее!
— Сатрапы имперские! Я вас всех ненавижу! Чтобы вы сдохли со своим брутальным порядком! — Вадик вскочил с кровати и стал громить лежавшие на столе чашки с медикаментами и пузырьками. — Вот вам, суки! Вот!
— Ах ты, гадёныш! — Андрей вихрем ворвался в палату и одной пощёчиной повалил сына на пол.
— У меня. Нет. Больше. Отца, — отчеканил мальчишка, лёжа на полу.
— Замечательно, а у меня тогда нет больше сына, — хладнокровно пожал плечами Пряхин, вдруг успокоившись.
— Девочки! Быстро успокаивающего три кубика в пятую палату! — раздался голос начмеда в коридоре, и она вскоре зашла внутрь. — Что, решил нам здесь демократию насаждать? Отлично! Молодой человек, а как же тогда комментировать тот факт, что Оболенский стал сотрудничать с людоедами? Я лично читала воззвание христолюбов о вхождении «Народного согласия» в руководство княжества.
— Это неправда! — гневно выкрикнул Вадик, поднимаясь с пола.
— Я могу сейчас же позвать ещё ТРИДЦАТЬ человек, чудом выживших в лапах людоедов, которые раньше жили в пятидесяти километрах отсюда и которых вышвырнули умирать без воды и еды — лица, ранее состоявшие в «Народном согласии». Так что, зовём?
— Я вам не верю… — мальчишка опустил голову.
— Ну, как хочешь, — пожала плечами Алёна. — Ну а в то, что приверженцы христолюбов стали людоедами, в это веришь?
— Вы — имперец… Э-э-э… Имперка… Э-э-э, короче, вы поняли. Только поэтому я вам не верю.
— Не веришь — ладно, а зачем тогда приехал? Оставался бы под Оренбургом и все дела.
— Там жрать нечего стало.
— Экий ты привередник. Значит, жрать в столовой имперцев ты мастер, а идеи их тебе не нравятся? Вы, сударь, или крестик снимите или трусы наденьте. Так гласит народная молва.
— Я не знаю…
— Вадик ты здесь? — раздался у двери другой мальчишеский голос.
— Витька, ты? — на его слова вошёл щуплый паренёк с загипсованной левой рукой.
— Короче, Вадик, иди ты в жо… извините. Короче, понял куда. Мне твоё «Народное согласие» вот где сидит, — резанул он себе по горлу здоровой рукой. — И остальные пацаны, кто подняться не может, велели передать то же. Ты нас под расстрел собирался подвести… Какая же ты… — мотнул он головой.
— Браво, молодой человек, — картинно захлопала в ладоши Алёна. — У кого-то началось прояснение сознания. А теперь марш в палату и не отсвечивать больше тут.
— Всё сказал? — презрительно посмотрел на него Пряхин-младший. — А теперь вали отсюда, предатель хренов! Все вы предатели! Ненавижу вас всех! — он улёгся на кровать и отвернулся спиной.
— Молодой челове-э-эк! — Мочалова постучала пальцем по его спине. — Либо вы сейчас начинаете подчиняться правилам внутреннего распорядка, либо я выписываю вас нахрен отсюда. Вукомпроме [14]?
— И куда я пойду? — буркнул он, не поворачиваясь.
— А хоть на деревню к дедушке — Константин Макарычу. Даже в вашем «Народном согласии» была жёсткая партийная дисциплина. Кстати, Вадим, а как ты стал их боевиком?
— Чего? — приподнял он голову.
— Вот
