смотрел на людей: советское время — 1976 год, еще живы ровесники двадцатого века, те кто помнили Гражданскую, первую мировую, 300-летие дома Романовых, пасху, Крестный ход, обед в трактире (овощной суп с фрикадельками — 30 копеек, рыбные котлеты с горчичным соусом — 1 рубль 50), цокот копыт, волшебство, иллюзию синематографа, а дальше нужно еще несколько жизней, чтобы уложить в одну судьбу (и здесь не линейный хронометраж, а плотность событий — революция — перевернутая шахматная доска, отвыкания, убивание, омертвление прежней ипостаси и привыкание к новому образу жизни (а с этим нужно только родиться), — а дальше двадцатые, тридцатые годы (в том числе 37) — это еще одна жизнь, потом война — сойдет за три жизни если на фронте (и две если — в тылу), и еще одна послевоенная жизнь и, наконец, добрались до спокойных застойных 70-х. Бухгалтер в районе — 70 рублей в месяц, инженер 150, токарь 6 разряда — триста, министр -500 рублей. Счастье оно, конечно, существовало, осуществлялось оно это счастье. Там всякое детство, любовь или удача или просто успех…"
Он вернулся. Играли вторую партию. "Буревестник" проигрывал. Мариша сидела в запасных. Она между сетами подошла к Ведерниковой и пожала всем руку. Очень высокая девушка, выше Ведерниковой на полголовы.
— Отравилась вчера, от матча освободили. Вы куда сейчас?
— Да собирались плыть до Алупки
— А что там?
— Воронцовский дворец.
— Сейчас отпрошусь и с вами.
Катерок как раз отправлялся, когда они только подошли к пристани. Грузная женщина лет пятидесяти отступилась на трапе, но ее подхватил шедший сзади Карамышев. Алина совсем проснулась, помогая Карамышеву возвратить тетку в вертикальное положение. Женщина, повариха из Саратова, не унывала и когда они уже набрали скорость в каботажном плавании, надела приготовленный болоньевый плащ, чтобы защититься от брызг. Ведерникова беседовала с подругой-волейболисткой. Черников стоял у борта, то и дело, получая по мордасам освежающую порцию соленых брызг. Он смотрел на Ведерникову на ее новое милое лицо в повязанной косынке. Она как будто была занята беседой с Мариной, но он то и дело ловил ее неожиданно растерянный взгляд, обращенный к нему.
Они приплыли в Алупку и направились к дворцу.
— Вы идите. Я посижу. — сказал вдруг Черников
— А что так? Были уже здесь? спросила Алина
— Да, вроде был.
— Вы как старичок Черников. Уселась на скамейке… — сказала Ведерникова
— Похоже.
Был этот испепеляющий полдневный зной, и некая пред тишина в небольшом закоулке пред парком. И шум, гам очередной туристической группы, поднимавшейся от пристани, и, вдруг, трепет крыльев взлетевших голубей, и это пронизывающее ощущение все равно тоски с запахом и свежестью близкого моря. И Черников так спокойно счастливо ждал возвращение Ведерниковой, с которой он разлучился на полчаса-час. И с той уверенностью, что она тоже сейчас, бродя по залам дворца, смутно мается в некой непонятной разлуки.
Они возвращались в Гурзуф уже под вечер последним рейсом. Еще провожали в Ялте Марину. Черников слышал, как она жаловалась Лене:
— Вроде не уродина, а выросла такой дылдой, поди, сыщи парня. Помнишь, в седьмом классе ездили в Псков. Я была одного роста с тобой.
— Да не бери в голову. Ты настоящая красавица. Встретишь вот такого парня.
— Когда его встретишь. Мне уже намекали, что великовозрастная для сборной. Ленка, Ленка, а ты везучая. А Черников тебе кто?
— Да так, старый знакомый.
— Да нормально не старый. Я бы с ним замутила, но он так специально на тебя не смотрит. А когда посмотрит, ты прямо как дрожишь.
— Не выдумывай.
— Ладно, ладно приветики Питеру. А хотя я скорее там буду. Не хочешь завтра сыграть распасной. Могу устроить.
— Не смеши. Я уже как корова на льду.
Они, значит, плыли последним катером до Гурзуфа. И море к вечеру посуровело бурунами и даже волнением. Брызги орошали палубу уже не летним дождем, а осенним холодным ливнем. Все спустились в салон, задраили иллюминаторы. Здесь было тесно и поначалу душно. Но потом только тесно, холодно, и темно. Карамышев обнял Алину, а Черников по его примеру — Ведерникову. Она без слов приладилась к нему на плечо. Волны бились о катер. Берег виден был только огнями в ночи. Был еще момент, когда катер швырнуло волной, залило все окна. По салону пронесся единый вздох, разряженный смехом.
Выгрузились в Гурзуфе. А здесь было спокойно и еще не совсем темно. Только-только зажглись лампы на Набережной. Алина предложила сначала зайти в магазин, а потом к ее знакомому художнику, и может там тоже что-то поесть.
Навстречу шел, пошатываясь, пьяный крепенький мужичок, случайно или не случайно задел грубо плечом Алину. Карамышев не раздумывая нанес прямой удар кулаком, но не по-боксёрски, а из арсенала каратэ (удар ой-цуки?), потом вообще добавил ногой в прыжке (немножко корявенькое тоби гери?). Парень отлетел, ворочался на асфальте. Черников подумал: жестковат будущий миллионер (с другой стороны, подтверждает характер нового русского). Или все эти дни бывший балерун с хорошей растяжкой ждал и дождался возможности демонстрации?
Черников визуально проверил состояние парня, ничего смертельного (последний удар ногой Карамышева прошелся по касательной, хорош был первый удар в солнечное сплетение). Черников не сказал компании, что увидел на ребре левой руки тату — армейскую наколку ВДВ. Приключения были обеспечены, если за одного битого впишутся отдыхающие в военном Гурзуфском санатории ("ноги повыдергиваем этому каратисту").
Далеко уйти не пришлось. Их настигли на Ленинградской трое разъяренных военных в гражданских шортах и в спортивном костюме. "Вот они, вот они! — с ними была какая-та женщина, наверное, свидетельница конфликта, — «Вот этот высокий чернявый ударил Гришу». Олегу сразу прилетело по голове. Бил самый возрастной капитан или даже майор (коротко стриженный, очень поджарый). Карамышев не успел даже выставить блок, улетел в нехороший нокаут. Девчонки кричали. И так было понятно, что Карамышева могут убить. Черников подставил ногу под удар ноги этого капитана-майора, который добивал упавшего Карамышева с прицелом по голове-мячу. Нога Черникова уже превратилась в железку (в стальную балку), и офицер вскрикнул, осел с поврежденной стопой. Второго нападавшего с красноватым лицом (перезагаром от выпивки) Черников легко толкнул по движению в край плеча, сбивая ему точку опоры (нужно учитывать, что Черников уже весил несколько сот килограмм). Мужчина с двумя оборотами отлетел на несколько метров. Здесь уже было на что посмотреть. Оставался совсем квадратный накаченный перекаченный боец из спортивной роты в самом тяжелом весе. Он не был знаком с пострадавшим десантником, а зашел по случаю в санаторий к своему бывшему командиру, когда вбежала врачиха с криками: наших бьют! Он
