— Что они делают?! Им бы добивать нас надо, а не отступать, у нас и резерва не осталось… — удивился дурости противника Шереметьев, да и остальные стоящие тут же его поддержали.
Ну а я…
— Не знаю, князь, пока не знаю, — удивленный не меньше фельдмаршала смотрю за передвижениями разномастных войск.
— Да что там происходит?! — ни к кому не обращаясь, спрашиваю я.
В голове полный бедлам и непонимание…
А между тем со стороны лагеря противника раздались характерные взрывы заложенных мин, а еще через некоторое время в подзорную трубу все генералы увидели знакомые знамена.
— Вот чертяка! Молодец! Лично расцелую!!
Тех кого собирали с бору по сосенке, с миру по нитке, сейчас обрушились на растерянного, дезорганизованного противника, будто матерые волки, внезапно оказавшиеся в среди отары.
Над зелеными мундирами колышутся разноцветные полотна. Предстают лазоревые, брусничные, желтые знамена. Цвета самых разных полков: центральных, северных и даже зауральского.
— Полкам третьей и четвертой линий строиться в боевые колонны! Ударим с двух сторон, пока они не пришли в себя!
5 июля 1715 года от Р.Х. Москва.
Весть о победе русского воинства над врагом разнеслась по столице с первыми ударами колокола. А через некоторое время, когда все звонари заняли свои места радостный переливчатый звон кажется донесся даже до Царства Небесного. В честь этого из погребов царских хранилищ выкатили две сотни бочек медовухи и пива, да еще к тому же наказали всем трактирам 'кормить людей от пуза'. Лишними на этом всеобщем праздники были лишь стражи порядка, да незаметные простому люду берложники всесильного князя-кесаря.
Не удержалась и молодая императрица, выпила чарочку разбавленного испанского красного вина, привезенного в дар русскому государю бессменным послом князем Челламаре. Впрочем и остальные видные сановники не отказали себе в удовольствии, благо что каждый чувствовал и толику своей заслуги в этом событии: что ни говори, а государство в первую очередь — это люди, а уж потом земля и богатство. Алексей Первый это знал как никто другой, поэтому и требовал со всех служивых, не важно в каком ведомстве и звании полной самоотдачи. В этом стремлении он не уступал от Петра Великого, деяния которого уже внесены в скрижали Истории!
Люди устроили гуляния сразу как только глашатаи донесли до них приказ Царского Совета: 'В этот день веселиться, работать запрещено и встречать любого гостя как родного! Тот же кто нарушит волю государеву будет казнен прилюдно — батогами.'
Большая часть веселящегося народа собралась на Марсовом поле и перед Кремлем, где даже бояре с молодыми дворянами в хмельном подпитии сидели в обнимку с сапожником или вовсе с черносошным крестьянином. Звучали зычные здравицы императору с женой, армии, что обороняет народ от супостата и конечно же самим себе — мудрым и понимающим, живущим в столь необыкновенной стране. Последние тосты по большей части говорили бывшие иноземцы, теперь обрусевшие, принявшие Русь как мать родную, пусть и бывшую когда-то стервозной мачехой.
Мало кто из гулявших знал, что среди них спокойно ходит молодая императрица, а она не поднимая капюшона светло-зеленого плаща подходила то к одному столу, то к другому, слушала людей и украдкой вглядывалась в веселящихся. О трех дюжинах лейб-гвардейцах, неустанно хранивших ее покой она вовсе старалась не думать.
Люди отдавались беззаботному веселью так будто это они бились с врагом несколько дней назад. Впрочем, императрица их понимала — в такую пору хочется отдохнуть душой, был бы повод радостный, а там хоть трава не расти.
Однако как не хотелось Ольге задержаться на гулянье, позволить лишнего она себе не могла — государевы дела ждали, да и Ярославушка с Иваном ждали мамку: сегодня лишь утречком на одну секундочку увиделись и все.
Пусть люди гуляют, а ах покой в это время есть кому охранять, да и указы государевы исполнить.
Вот и любящая, а главное любимая жена, верная соратница государя с тяжелым сердцем принималась за непривычнее вещи, так и не сумев до конца разобраться во всем этом нагромождении. Даром что травница, положившаяся на верность советников и светлую голову патриарха Иерофана…
Но то было в Кремле, на улице же народ гуляля так как давненько не было, даже на Новый Год и то такого ажиотажа не наблюдалось. Еще светило на закатилось за горизонт, а многие успели не единожды напиться! Лишь стражи порядка следили за особо ретивыми гуляками, прерывая намечающиеся потасовки и конфликты.
Среди толпы выделились только те кто по долгу службы не мог приложиться к чарочке и забыть о сегодняшних делах. Один из таких, одетый в неброский наряд простого приказчика лавировал между шатающимися людьми, прежде чем войти в богатый терем, он по привычке сделал несколько кругов по прилегающим улочкам.
Однако на фоне всеобщей сутолоки в Первопрестольной в этот день было место где даже всеобщий праздник не нарушил свойственный ему покой: здесь не бегают приказчики, служки не зазывают посетителей, не кричат разносчики снеди, а уж о трактирных гуляках и вовсе не может быть и речи.
Этот терем стоял рядом с Торговыми рядами отдельно от всех, будто огороженный невидимым занавесом. Трехэтажный, мало отличимый от прочих столь же богатых строений он все же выделялся среди прочих своим медным флигелем-орлом на высоком шпиле. Во дворе за высоким забором росли дубы и березы, а под окнами стояли два кедра. Хоромы принадлежали богатому и знатному человеку.
В таких домах не принято суетиться по пустякам, бегать, сталкиваться в полумраке коридоров, как не принято обсуждать приказы хозяина или не дай Бог не оправдать высочайшего доверия. Здесь царит атмосфера весеннего ожидания.
Запах ароматных благовоний, раскуренных возле хозяйских покоев, освежал разум, позволял мыслить яснее, ярче. Вместо старого монаха, что проносил медную дымящую курильницу по верхам каждое утро и вечер, теперь молодой служка. Из дворовых. Хозяину он чем-то приглянулся. Ну а за своего старого слугу, принявшего смерть за него, князь, который и являлся хозяином терема, отомстил врагам люто, да так, что всех родичей до пятого колена вывел. И вот третий год как все тихо.
В кабинете как обычно за столом из мореного дуба, проводя большую часть времени, спокойно восседал кряжистый человек, черные с проседью волосы спадали с плеч, аккуратная борода едва касалась груди. Давний парик, только-только появившийся при царском дворе до сих пор пылится неподалеку — как воспоминание о Петре Великом, принесшим на Русь столько нового, непонятного, порой вовсе ненужного.
