Поэт хмыкнул.
— А вы как думаете, откуда? Это изъяли у магистра ордена при аресте. Теперь вы верите, что меня послал Ногарэ?
Вновь приняв важный вид, как и подобает посланцу столь могущественного царедворца, флорентиец продолжил:
— Без этой вещицы вы не сможете достичь острова… тем более в ноябре. Простите, что осведомлен о ваших планах! — флорентиец визгливо расхохотался, но тут же принял серьезный вид — Он вручает вам это с условием, что вы вернете украденные священные реликвии. Вы передадите их мне здесь же, в Марселе, не позднее конца ноября. Если вы сделаете так, как я говорю, обвинения с магистра и с ордена будут сняты. Впрочем, де Моле, кажется, не в себе… Тамплиерам понадобится новый магистр — а кто подойдет на эту роль лучше, чем спаситель ордена?
Де Вилье молчал, но Томасу казалось, что слова ворочаются у приора под языком, как тяжелые камни.
— Будьте благоразумны, друг мой, — улыбнулся флорентиец. — Вы знаете Ногарэ куда лучше меня. Не получив реликвий, он придет в страшную ярость. Магистр де Моле стар. Как долго, по-вашему, он сможет выдерживать пытку? Как долго, прежде чем признает все обвинения, и погрузит орден в пучину немыслимых бедствий?
Юноша был уверен, что тут-то посланцу Ногарэ и придет конец, однако приор по-прежнему молча и неподвижно разглядывал серебристую фигурку. Томас передернулся, потому что на ум пришел вкрадчивый голос человека в маске: «По-твоему, рыцари Храма отправились в Святую Землю, чтобы защитить от неверных гроб Господень? Чепуха. Они искали амулеты». Неужели это и есть те самые священные реликвии, которые хочет заполучить Ногарэ? Черный человек говорил о фигурках из серебристого металла, и этот «дельфин» — он тоже сделан из странного светящегося серебра…
— Что тебе в этом?
Томас сжался, услышав голос приора. Так могла бы говорить сама смерть.
— Что тебе в этом, флорентиец? С каких пор ты служишь Ногарэ? Тебя изгнали из родного города, и ты ищешь нового хозяина? А, может, он посулил воскресить твою мертвую девку…
Звук пощечины гулко разнесся по шатру. Томас во все глаза уставился на покрасневшего, дрожащего от ярости флорентийца и приора, который задумчиво потирал уязвленную щеку.
— Никогда, — прошипел поэт, и итальянский акцент в его речи стал еще гуще, — никогда ни словом, ни делом не смей оскорблять память о моей госпоже Беатриче.
Де Вилье некоторое время разглядывал флорентийца с тем непонятным выражением, с каким порой смотрел и на Томаса — а затем усмехнулся.
— Хорошо, — пальцы его наконец-то сомкнулись вокруг дельфина, — передай своему хозяину, что я согласен. Он получит реликвии… А теперь скажи, друг мой, умеешь ли ты плавать?
— Плавать? — повторил флорентиец, недоуменно задирая брови. — Я плавал в детстве в реке Арно… А что?
Улыбка приора сделалась совершенно волчьей.
— Эй! — крикнул он, обернувшись к выходу из шатра, — наш гость закончил свои дела и желает омыться с дороги. Жак, Ансельм, вышвырните его за борт.
Глава 4
Таинственный остров
На рассвете, желтом и страшном, в путь отправились два корабля. Первый, длинная черная галера, нес косой латинский парус с тамплиерским крестом. «Поморник» вышел из порта и, пройдя мимо острова Иф и цепи островков под общим названием «Лез Иль», устремился на запад, в висящую над волнами нездоровую мглу. Ветер почти стих, словно набираясь сил перед новым рывком, и парус с красным крестом бессильно обвис. Мерно вздымались ряды весел. Море лежало свинцовым блином, гладкое и обманчиво спокойное, как лицо, скрытое маской.
Второй корабль отделился от южной оконечности острова Иф, где он выжидал в мелком заливе — так притаившийся хищник терпеливо ждет появления добычи. Если бы это судно заметили с берега, моряки города Марселя были бы изрядно удивлены. Они, повидавшие все от Саутгемптона[46] до пролива Отранто[47], никогда не встречали похожего корабля. Небольшое, изящное, трехмачтовое судно шло со спущенными парусами, но и весла не тревожили воду у его бортов. Корабль быстро рассекал серую гладь, и движение его сопровождалось ровным механическим ревом. Подобных звуков в этих краях не услышат еще больше шести сотен лет.
* * *
Плавание на галере оказалось совсем не похожим на прошлогоднее путешествие Томаса. Торговый когг с командой вольных моряков шел под парусами, а здесь полуголые, прикованные за ноги гребцы трудились под мерные крики надсмотрщика-комита, расхаживавшего по куршее[48]. На носовой площадке устроились угрюмые арбалетчики со своим офицером, и даже узорчатая ткань командирского шатра на корме не радовала глаз. Вода, плескавшаяся всего в нескольких футах ниже фальшборта, казалась маслянистой и воняла потом. Потом пропахло все на корабле. Сквозь желтые пыльные облака смотрело подслеповатое солнце. Ветер то затихал, то покусывал корабль, словно пробуя его на прочность. Когда марсельский берег сгинул в туманной пелене, галера повернула к востоку. Там, за горизонтом, лежали Корсика и Италия — по крайней мере, так утверждал монах, обучавший Томаса земным и небесным наукам. В мореходстве монах ничего не смыслил, зато разговорчивый Джон Кокрейн с «Неутомимой» успел поведать земляку, что галеры стараются не отходить далеко от берега. Особенно боевые галеры. И особенно тогда, когда надвигается шторм. Длинное приземистое судно было неустойчиво и легко могло перевернуться или переломиться пополам. Томас, стоявший на носовой площадке рядом с арбалетчиками, нахмурился. Почему они идут в открытое море?
Спрыгнув на куршею, Томас быстро добрался до кормовой надстройки. Гуго де Шалон, после памятной схватки в лесу проникшийся к юноше добрыми чувствами, успел похвастаться особым устройством корабельного руля. Вместо двух «латинских» рулевых весел «Поморник» был оснащен новеньким «наваррским рулем», что сильно упрощало управление судном. Сейчас на кормовой площадке стояли рулевой, капитан и приор. Остальные тамплиеры, вероятно, отсыпались в шатре после утомительного пути.
Поднимаясь на площадку, Томас уловил обрывок разговора. Кажется, его дядя и капитан спорили.
Капитан по имени Винченцо Фиори был родом из Генуи и водил суда тамплиеров по Средиземному морю уже более тридцати лет. Из-под черных нахмуренных Фиори бровей смотрели проницательные глаза цвета агата, а борода, которую по уставу носили все рыцари Храма, у него курчавилась особенно густо. Сейчас старый моряк запустил в бороду пятерню и, сам не замечая, выдергивал один волосок за другим.
