сером габардиновом пальто и шляпе, которую он придерживал руками, прошествовал, вопреки ветру, сел в «Победу» и уехал.
С трудом, борясь, как с парусом в бурю, две немощные старухи в черном со скрипом закрыли тяжелую кованую в заклепках дверь, которую не смогли разбить даже литовцы и поляки дубовым тараном в Смутное время.
Глядя на кованую соборную дверь, он неожиданно для себя подумал об Аспиде и его компании: «Ни за что не найдут, сволочи!» – и эта мысль почему-то его порадовала.
Целый день Федя таскался по городу, заходя во все дворы и закоулки, слушал, как стучит оторвавшееся железо в старых торговых рядах, закусывал в столовой, занимавшей сводчатые купеческие палаты, принюхивался на пристани и в порту к запахам рогож, мокрого дерева, нефти, стружек, тухловатой тины и холодной воды: «Оказывается, вода пахнет холодом».
Вечером он, случайно набредя на городской театр, купил билет и отсидел два действия на пьесе местного драматурга о борьбе с отстающими, тормозящими технический прогресс в депо. Он не знал, хороша или плоха пьеса, но голос одной актрисы его тронул. В этом театре бывал Островский, об этом было написано на мраморной доске в фойе. В театре народа было не очень много, пьеса шла уже давно, но не пьеса и зрители волновали Федю. Он вглядывался, как бриллиантово-фиолетовым и желтоватым сверкает угасающая огромная хрустальная люстра, как мерцает потертая позолота лож, обитых вылинявшим голубым плюшем, как меркнет плафон с Аполлоном и музами. Федя не любил театра, почти не ходил в кино, но здесь ему было интересно. Он видел пьесу, которая не шла в репертуаре, – пьесу переменяющейся жизни.
Этот занавес будет опускаться и подниматься, когда не будет и его. В номере он долго не мог заснуть, сбрасывая на пол верблюжье одеяло и путаясь ногами в пододеяльнике. Ему было не по себе от мысли, что у администратора лежит липовый паспорт на имя Безрукова Анатолия Сергеевича с его фотографией.
Клеймо седьмое
Отчие камни
За ночь ветер разогнал хмарь, и весна засверкала жемчужинками девичьего кокошника, рассыпанными по черному бархату жирной грязи. Аспид с ходу развил бурную деятельность. Еле живой Воронок, Бледный Алекс и офени к трем часам ночи с трудом дотащились до районной «Сельхозтехники». Заныр для них был уже приготовлен. Заныром звалась штаб-квартира, куда свозилась и пряталась добыча. Обычно Аспид не жалел никаких денег на подыскание подходящего помещения и молчаливых хозяев.
– От хозяев ведь ничего не укроешь, они, проклятые, все видят.
Заныр всегда выбирался по наитию. Подыскивать заныр Аспид не поручал никому – могли ошибиться, а ошибка – это провал, а возможно, и срок.
В этот раз его внимание привлек толстяк, продававший на колхозном базаре кроликов. Он купил у него обе корзины со все что-то вынюхивающими мягкими женственными зверьками и поехал к продавцу домой. Предчувствия не обманули его. Кроликовод оказался еще и обладателем домашней свинофермы и человеком вполне покладистым. Его жена, рыжая плотная женщина, у которой, как у некоторых рыжих, яркий румянец пульсировал прямо под кожей, и три такие же плотные румяные дочки день и ночь занимались трудной работой – обегали с мешками и сумками город и скупали хлеб для свиней. Каждый день домашняя свиноферма поедала хлеб целого квартала. Мало того, он устроил дочек работать посудомойками в городские столовые, каждая тащила домой по два эмалированных ведра помоев и пищевых отходов. В столовых, где работали дочери свиновода, у зазевавшихся посетителей недоеденные блюда вырывали прямо из-под носа: свиньи голодают. Когда одна из дочерей нашла все-таки время оторваться от трудового процесса кормления свиней и выйти замуж, то зятя своего свиновод тоже хорошо устроил шофером на молокозавод, откуда тот возил тестю железные ящики со сгнившим сыром.
Кролики метались в клетках, в хлевах раздавалось деловитое повизгивание и похрюкивание.
– У меня вам будет вполне удобно, но вот только свинки шумят, – объяснял Аспиду свиновод. К тому, что Аспид интересуется иконами, свиновод отнесся положительно:
– Каждый должен заниматься своим бизнесом и нечего добру по чердакам и углам валяться, когда за него деньги платят.
У него самого от матери тоже два образа остались, в сарае лежат, он рад их продать. И адреса он верные в совхозах даст, у него весь район в дружках. Его поросята чистейшей породы, и спрос на них очень велик. Аспидовых людей он окрестил бригадой, а его самого бригадиром.
– Всю вашу бригаду устрою. Вот флигелечек держу, мазаночку для таких случаев, – он отвел Аспида в длинный чистейший жилой барак, где можно было бы при желании разместить человек 20–30. Пол был застлан яркими половиками, в углу лежала горка новых матрасов и подушек. Свиновод пояснил:
– Иногда съезд в районе какой-нибудь, а мест в гостинице нет – все ко мне. Или люди на рынок мясо продавать приедут. Дом крестьянина полон – все ко мне. У меня и ледник для мяса, и ночлег. Людям помогать надо. Я помогу и мне помогут. Без дружков – гибель. Давно бы общественность сожрала и придавила, на меня тут некоторые давно пишут, куркулем обзывают. Завидуют, да не укусишь. Я – пенсионер-сахалинщик. А ежели кто из начальства нагрянет, я поросятинки молочной кило пять в пакет упакую, а если кто поважней, то и целого поросеночка. Кто откажется? А которые контролеры женского рода, тем крольчатины презентую, женский персонал к крольчатине очень неравнодушен. Вашей бригаде у меня удобно будет, а, главное, никто любопытствовать не станет, я всю жизнь при людях. Свинья, она, знаете ли, животное общественное, если ею всерьез заниматься, вертеться приходится. Кролики так, их и пьянь разводить может, несерьезное животное, но держу. Харчи есть, вот и держу, но не уважаю.
Аспидова бригада стала обживать палату, хохоча и поругиваясь на утробное хрюканье соседей. Но зажаренные женой свиновода кролики, отменный самогон с удивительным розовым салом в кристалликах соли полностью примирили их с хозяином и особенностями его подворья.
– Этот не пропадет. Ежели что, то и человечиной поросят кормить будет, – поощрительно одобрил свиновода Воронок.
Единственный, кто был недоволен хозяином, – Бледный Алекс. Он ворчал, предсказывая, что в следующий раз его поселят прямо в стойле, и он будет вынужден играть на фоно свиноматкам.
– Все ниже и ниже в навоз опускаемся. В следующий раз прямо в свином дерьме ночевать будем. Ты уж меня забери отсюда куда-нибудь, где воздух почище, – попросил он Аспида.
Офеней отправили по подгородним слободам клянчить, ныть, попрошайничать и складывать в заплечные мешки поданное. Для пущей убедительности они надели
