Надо уехать, надо жить одной, надо переходить на длинные рукава.
Из увитого плющом зашторенного окна их окликает Валери:
– Заходите же, смелее. Мне только колготки надеть.
– Не надо! – дружно кричат ей Джордж и Роберта.
Можно подумать, они всю дорогу только и делали, что обменивались милыми нежностями.
– Не надо колготки! – вопят Анджела и Ева.
– Ну, ладно, если колготки вызывают такой протест, – откликается из окна Валери, – я могу даже платье не надевать. Возьму да и выйду как есть.
– Только не это! – кричит Джордж и, пошатываясь, закрывается складными креслами.
Но Валери, которая уже появилась на пороге, одета великолепно: на ней свободное платье-балахон, сине-зеленое с золотом. По части длинных платьев ей не приходится считаться с предрассудками Джорджа. Так или иначе, она у него вне подозрений: никому бы и в голову не пришло, что Валери напрашивается на комплименты и ухаживания. Это высоченная, совершенно плоская женщина с некрасивым вытянутым лицом, которое светится радушием, пониманием, юмором, умом и доброжелательностью. Волосы у нее густые, черные с сединой, вьющиеся. Этим летом она решительно обкорнала кудри, сделав короткую волнистую стрижку, которая открыла и длинную жилистую шею, и морщины на скулах, и большие приплюснутые уши.
– По-моему, я стала похожей на козу, – говорила она. – Люблю козочек. У них такие дивные глаза. Мне бы такие горизонтальные зрачки, как у них. Дико красиво!
Ее дети твердят, что она и без того сама дикость.
Дети Валери ждут в холле; туда же втискиваются Джордж, Роберта и Анджела с Евой; Роберта сетует, что у нее потек лед, а потому нужно как можно скорее засунуть этот пафосный шар в морозильник. Ближе всех к гостям оказывается двадцатипятилетняя Рут, едва ли не двухметрового роста, как две капли воды похожая на мать. Отказавшись от мысли стать актрисой, она склоняется к профессии педагога-дефектолога. В руках у нее охапка золотарника, хвоща и георгинов – цветы и сорняки вперемешку; все это она театральным жестом бросает на пол и раскрывает объятия «малиновой бомбе».
– Десерт, – любовно говорит она. – Объедение! Анджела, ты ослепительно хороша! И Ева тоже. Я знаю, кто у нас Ева. Ламмермурская невеста![28]
– Какая невеста? – Ева довольнехонька. – Чья невеста?
Анджела с готовностью – и даже с восторгом – принимает похвалу Рут, потому что Рут (наверное, единственная в мире) вызывает у нее восхищение.
На пороге гостиной стоит сын Валери, Дэвид, двадцати одного года от роду, студент-историк; он с терпеливой и сердечной улыбкой взирает на этот ажиотаж. Рослый, худощавый, темноволосый, смуглый, он похож на мать и сестру, но неспешен в движениях, говорит тихо, никогда не суетится. Заметно, что в этом семействе, не лишенном разнонаправленных подводных течений, экспансивные женщины испытывают некое ритуальное благоговение перед Дэвидом, словно так и ждут от него покровительственного жеста, хотя совершенно не нуждаются в покровительстве.
Когда с приветствиями покончено, Дэвид объявляет: «Это Кимберли» – и знакомит гостей, всех по очереди, с девушкой, возникшей у его локтя. Она вся аккуратненькая, правильная, в белой юбке и розовой блузке с короткими рукавами. В очках; без косметики; волосы короткие, прямые, чистые, приятного светло-каштанового цвета. Каждому она протягивает руку и сквозь очочки смотрит прямо в глаза. Держится абсолютно вежливо, даже скромно, но почему-то выглядит как официальное лицо на встрече с шумной заморской делегацией.
И Джорджа, и Роберту хозяйка дома знает давным-давно. Еще с тех пор, когда эти двое даже не были знакомы между собой. Валери с Джорджем работали в одной и той же средней школе в Торонто. Джордж отвечал за преподавание предметов художественного цикла, а Валери была школьным психологом. Знала она и жену Джорджа, издерганную, всегда элегантную женщину, которая погибла в авиакатастрофе над Флоридой. Когда это случилось, они с Джорджем уже жили врозь.
И конечно же, Валери знала Роберту, потому что муж Роберты, Эндрю, приходится Валери двоюродным братом. Эти двое (Валери и муж Роберты) никогда между собой не ладили; в разговорах с Робертой каждый называл другого «бревном». Эндрю твердил, что Валери – бревно бревном, настоящее пугало, абсолютно бесполое существо, а когда Роберта сообщила Валери, что уходит от Эндрю, та бросила: «И правильно. Такое бревно». Найдя понимание у кузины мужа, Роберта обрадовалась, как обрадовалась и тому, что ей не пришлось выдумывать никакие доводы; по всей видимости, Валери считала самым веским доводом как раз то, что кузен у нее – бревно. Но при этом Роберта готова была встать на защиту мужа и потребовать ответа: с чего это Валери взяла, что он – бревно? Роберта и сейчас готова встать на его защиту; с ее точки зрения, он испортил себе жизнь, когда на ней женился.
Расставшись с мужем и уехав из Галифакса, Роберта нашла приют в Торонто, у Валери. И у нее же познакомилась с Джорджем, который пригласил ее съездить к нему на ферму. Теперь Валери утверждает, что эта пара – ее творение, результат нечаянного сводничества.
– Впервые в жизни у меня на глазах расцвела любовь, – повторяет она. – Это все равно что наблюдать, как распускается амариллис. Потрясающе.
Но Роберта, не сомневаясь в теплом, доброжелательном отношении Валери к ним обоим, в глубине души все же догадывается, что любовь – это не та материя, о которой следует постоянно напоминать подруге. В обществе Валери порой начинаешь задумываться: из-за чего вообще весь этот сыр-бор? Валери задумывается о том же. Ее жизнь и аура отчетливее любых суждений дают понять, что любовь не предполагает доброты и честности и не гарантирует счастья.
Еще не зная, что Роберта влюблена, Валери завела с ней разговор про Джорджа и сказала: «Человек-загадка, ей-богу. По-моему, неисправимый прожектер, хотя и не простил бы мне таких слов. Эта покупка фермы. Это уединенное деревенское существование, натуральное хозяйство». Потом она рассказала, что Джордж вырос в Тимминсе, в семье сапожника-венгра, был самым младшим из шестерых детей, но первым окончил школу, а там и поступил в университет. «Он из тех, кто может постоять за себя в уличной драке, но при этом не умеет плавать. Поселившись в Торонто, перевез к себе скрюченного, сгорбленного старика-отца и заботился о нем до самой его смерти. А с женщинами, как мне кажется, он поступает не лучшим образом».
Роберта жадно слушала, но не принимала этого всерьез: те сведения о Джордже, которыми располагали посторонние, уже казались ей несущественными. Ее захлестывали тревоги и восторги. Могла ли она рассчитывать, что полюбит? В лучшем случае она видела для себя такую жизнь, как у Валери. Роберта выполнила иллюстрации к паре детских книжек и рассчитывала на новые заказы; она могла бы снять комнату на Песках, в восточной части Торонто, побелить стены, заменить кресла подушками и со временем научиться смирять и удовлетворять свои желания, как, с ее точки зрения, делают все одинокие люди.
Валери и Роберта бродят по дому с бутылкой охлажденного вина и двумя бокалами для воды, которые достались Валери в наследство от бабушки. Роберта считает, что именно такое жилище, как у Валери, подходит под мечтательное определение «загородный дом», точнее, «старый кирпичный фермерский дом». Теплая, бледно-красная кладка со светлой отделкой, плющ и вязы, отциклеванные полы, домотканые коврики, побеленные стены; на массивном комоде под тусклым зеркалом – набор для умывания, с отколотыми краешками. Правда, у Валери на все это ушло ни много ни мало – пятнадцать лет. Они с мужем хотели, чтобы у них было место для летнего отдыха, но, когда Валери овдовела, она продала их городской дом, вместо него купила квартирку и все свои силы и средства бросила на эту дачу. А два года назад и Джордж, которого Валери приохотила к этой местности, приобрел неподалеку дом и землю, после чего вышел на пенсию. Вскоре после этого он повстречал Роберту. В декабре минувшего года они съехались. Роберта предполагала, что за год или около того Джордж сделает в доме ремонт, а потом займется ваянием. Его мечта – стать скульптором. Именно поэтому он решил отказаться от учительства и переехать в деревню, где можно жить с минимальными затратами – выращивать овощи, держать кур. До кур пока дело не дошло. Роберта, в свою очередь, возлагала надежды на книжную графику. Почему же до сих пор она не сделала никаких шагов в этом направлении? Времени не было, да и места тоже: художнику-иллюстратору требуется студия, хорошее освещение, большой стол. А главное – удобного случая не подворачивалось, чтобы заявить о своих планах, поскольку жизнь теперь держит ее мертвой хваткой. Что они на сегодняшний день сумели сделать (в основном Джордж – Роберта занята уборкой и стряпней): перекрыли крышу, поставили стеклопакеты с алюминиевыми рамами, утеплили стены, изведя на засыпку без счета мешков пыльного керамзита, на перекрытиях мансарды закрепили изолирующие маты из желтого штапельного стекловолокна, прочистили все дымоходы, а некоторые целиком обновили, подремонтировали печную трубу, заменили подгнившие карнизы. После этих необходимых и трудоемких работ дом все равно снаружи выглядит неприглядно: бурая облицовка под кирпич, просевшая веранда, где громоздятся и требующие просушки пиломатериалы, и старые доски, и запасные рулоны стекловолокна, и всякие полезные обрезки. А в комнатах мрачно и затхло. Роберту так и тянет сорвать старый линолеум и ободрать унылые обои, но все должно делаться поэтапно, и Джордж уже продумал каждый этап: ничего не надо ни срывать, ни обдирать, пока не закончены электропроводка и утепление, пока не реконструирован каркас. В последнее время Джордж стал поговаривать и о том, что отделке внутренних помещений и обшивке дома сайдингом должен предшествовать капитальный ремонт сарая; если до зимы не укрепить балки, вся конструкция того и гляди рухнет от снежных заносов.
