Ознакомительная версия.
Ну вот, приплыли. С чего это женщинам кажется, что нам, мужчинам, приятно, когда нас гладят по голове? Этот жест означает жалость, желание приголубить, утешить. Любава так и смотрела меня – как на маленького, с нежностью. Так она обо мне и думала: человек не от мира сего, блаженный. В общем-то никчемный.
Обидно, между прочим.
А что я мог этому противопоставить? Любава и впрямь считала меня никчемным. Драться на мечах или топорах не умею. Физической силой похвастаться не могу. Куда мне до какого-нибудь Канателеня!
– Ты – не из латинских стран, – вдруг сказала Любава, заглядывая мне в глаза. – Ты всем говоришь, что пришел оттуда, но я знаю, что это не так.
– Откуда же я, по-твоему?
– Не знаю, – грустно произнесла девушка и покачала головой. – Только чувствую, что издалека. Совсем издалека.
Пришел мой черед замяться. Не рассказывать же ей сейчас о том, откуда я пришел на самом деле. Я и сам этого не понимаю. Да и место неподходящее.
Когда мы отошли от княжеского терема, уже начинало смеркаться – слуги во дворе разжигали факелы. А теперь на улице уже почти совсем стемнело. Поскольку факелов не предвиделось, а фонарей здесь явно не водилось, пора было задуматься о том, куда идти. Не ночевать же на киевской улице под чьим-нибудь забором. Правда, с безопасностью тут проблем не было: повсюду от самой пристани нам постоянно попадались навстречу небольшие отряды городских стражников, которые ходили день и ночь по городу по четверо, следя за порядком. На нас стражники не обращали особого внимания: в Киеве, куда приезжали купцы и искатели приключений со всех концов света, странно выглядящие люди примелькались и не вызывали к себе интереса.
Спросить, нет ли поблизости приличного отеля? Сомнительно…
– Пойдем к дьякону, – сказал я. – Захария объяснил нам, как до него добраться.
– А он пустит нас? – усомнилась Любава. – Неизвестных людей, да на ночь глядя…
– Дьякон пустит, – уверенно сказал я. – Передадим привет от Захарии, и вообще… К тому же больше нам идти все равно некуда. Или у тебя есть какие-нибудь предложения?
Любава потупилась, ресницы ее чуть дрогнули. Она промолчала и отрицательно качнула головой.
– Пойдем, куда ты скажешь, – тихо ответила она.
Я – не дурак и все прекрасно понял. Она могла бы пойти к Свенельду. Но знала, что меня туда с ней вряд ли пустят, да и не пойду я туда. И Любава решила идти со мной.
* * *
Найти дом Феодора-диакона оказалось весьма просто – Захария не солгал. Христиан в Киеве было совсем мало, так что все они были на виду, а уж единственный диакон – в особенности.
Дом был таким же, как все остальные, окруженный высоким частоколом, с глухими крепко-накрепко запертыми воротами. Сначала на стук откликнулись собаки, дружно взревевшие в три глотки, и лишь спустя пару минут в воротах появилась маленькая щель.
Услышав имя отшельника, нас впустили во двор, а затем и в дом, стоявший в окружении хозяйственных пристроек. В отличие от того, что мне приходилось видеть в деревнях по пути сюда, дом этот уже больше походил на те древнерусские дома, которые я в детстве рассматривал на картинках в учебнике. По крайней мере, он представлял собой бревенчатый сруб, стоящий на каменном фундаменте, а не обшитую деревом землянку. Крыша тоже была тесовой, а не покрытой слоями соломы, как повсюду. Правда, печи не было, а посредине помещения располагался сложенный из камней очаг. Сейчас он был погашен из-за летнего времени, но в холодные времена, когда его топили, то дым стлался по комнате и уходил кверху, в специально прорубленное в крыше отверстие. Точно такую же систему отопления мне уже довелось видеть здесь повсюду. Видимо, до появления печей еще оставались годы, если не столетия…
По стенам дома шли деревянные лавки примерно в метр шириной, на которых жители днем сидели, а ночью укладывались спать. Матрасы и постельное белье были еще неизвестны: спали на собственной одежде и укрывались ею же.
Войдя, мы сразу оказались в окружении многих людей: вся большая семья Феодора жила вместе – идея отдельных комнат еще не приобрела популярности. Хозяин жил вместе со всеми, и каждый домочадец был на виду, под неусыпным оком.
Как я понял впоследствии, семья Феодора состояла из его жены, трех сыновей, двух невесток, двух дочерей и большого количества ребятишек младшего возраста, число которых мне так и не удалось установить.
Мужчины в доме внешним видом не отличались от тех, что мы видели на улицах, но женщины выглядели иначе. Головы их были закутаны в платки до самых бровей.
Сам диакон принял нас, сидя на лавке в парадном углу дома, под развешанными там иконами. Было ему лет пятьдесят, но на вид гораздо больше из-за излишней полноты и нездоровой отечности, которая бросалась в глаза.
В длинном расстегнутом кафтане малинового цвета, из-под которого виднелась белая рубаха с косым воротом, и в синих шароварах, Феодор производил впечатление состоятельного человека. Одежда из крашеной ткани была признаком материального благополучия, как и многочисленные украшения по преимуществу из бронзы и червленого серебра. Правда, Феодор из-за своего духовного сана не носил украшений, но это с лихвой окупалось его домочадцами. Взрослые сыновья звенели крупными серьгами в ушах, а женщины – наборными монистами и браслетами искусной работы.
– Ты крещеный? – сразу спросил у меня Феодор, едва я назвался знакомым отшельника Захарии. А когда я ответил утвердительно, метнул строгий взгляд на Любаву, стоявшую в шаге за моей спиной.
– А она что – поганая? Почему голову не покрывает?
Голос у диакона был резкий, каркающий. Маленькие глаза смотрели исподлобья, и вообще чувствовалось, что человек явно не в духе. Во всяком случае, вопросы он задавал в тоне участкового уполномоченного.
– Она не христианка, – ответил я. – Не знает, что нужно покрывать голову.
– А звать тебя как?
Услышав имя Владимир, диакон чуть было не подскочил на лавке и вытаращился на меня.
– Как Владимир? – спросил он. – Ты же сам сказал, что крещен. А Владимир – не христианское имя, а поганое.
Ну да, он был по-своему совершенно прав. Я потупился, не зная, что ответить. Действительно, Владимир – это языческое славянское имя. Оно стало христианским уже гораздо позже, а для диакона десятого века являлось очевидным свидетельством моего «поганства», как тут называли язычников.
Теперь Феодор смотрел на меня уже совсем подозрительно и недружелюбно. Если мы действительно собирались остаться тут на ночлег, мне следовало срочно что-то придумать.
– Прости меня, я просто забыл, – сказал я, стараясь выкрутиться из положения, в которое сам себя поставил по легкомыслию. – Владимир – мое прежнее имя, до крещения. А крестили меня Николаем. Это я приплел имя своего отца, решив, что для такого дела худо не будет. И зачем я сказал, что крещен? Нужно было сказать, что оглашенный, как я сказал Захарии. Тогда не запутался бы…
Ознакомительная версия.
