Ознакомительная версия.
– «Стервятник» Уиндрип. Хорошо, – подумал Дормэс. – Надо будет употребить это словечко у себя в «Информере».
Паскаль сразу же стал возражать.
– Дело совсем не в личных планах и честолюбивых претензиях Уиндрипа. Да и вообще слишком легко это объяснять все, обвиняя во всем одного Уиндрипа. Почему вы не читали Маркса, Джон, вместо того чтобы только болтать о нем? Что говорить, Уиндрип, конечно, просто мерзкая блевотина, извергнутая наружу. Но сколько других еще осталось в желудке и вызывает брожение: все эти шарлатаны-экономисты со всеми разновидностями экономического трупного яда! Нет, нет, дело не в Уиндрипе, мы должны думать не о нем, а о той болезни, которая его породила. Тридцать процентов хронически безработных – и безработица все растет. Вот эту болезнь и надо лечить!
– А можете ли вы, сумасшедшие товарищи, излечить ее? – огрызнулся Полликоп.
– Вы уверены, что коммунизм ее излечит? – скептически вмешался Дормэс.
А Джулиэн более вежливо, с беспокойством осведомился:
– Вы действительно думаете, что Карл Маркс знал средство?
– Голову даю на отсечение, можем! – самонадеянно воскликнул Паскаль.
Когда Дормэс, уезжая, оглянулся, Паскаль и Полликоп уже снимали вместе покрышку и горячо спорили, довольные друг другом.
Кабинет Дормэса в мансарде служил ему убежищем от нежной заботливости Эммы, миссис Кэнди, и дочерей, и от сердечных рукопожатий посетителей, которым хотелось заручиться поддержкой редактора местной газеты, начиная кампанию по страхованию жизни, по продаже экономичных газовых карбюраторов, по сбору средств в пользу Армии спасения, Красного креста, сиротского приюта или же крестового похода против рака, а также по распространению специализированных журналов, обеспечивающих высшее образование юношам, которых на пушечный выстрел не следовало подпускать к университету.
Теперь этот кабинет стал для него убежищем от гораздо менее нежной заботливости сторонников вновь избранного президента. Под предлогом срочной работы Дормэс забирался туда еще засветло; он не усаживался, как некогда, в кресло, а сидел неподвижно и прямо у стола, чертил крестики, пятиконечные и шестиконечные звезды и странные корректорские значки и предавался тяжким раздумьям.
В этот вечер после разговора с Паскалем и Полликопом он думал:
Бунт против Цивилизации Вся беда в том, что я слишком много размышляю над этой проклятой проблемой. Когда мне случается отстаивать демократию, у меня это выходит в точности, как у Лотропа Стоддарда или даже как в передовицах херстовских газет, которые настаивают на том, что из такого-то колледжа следует выгнать опасного Красного преподавателя, дабы спасти от гибели нашу демократию и чистоту идеалов Джефферсона и Вашингтона. И все же, хотя я произношу те же слова, я знаю, я имею в виду совсем иное. Я вовсе не считаю, что мы правильно распорядились нашими пахотными землями, и лесами, и полезными ископаемыми, и нашими людскими ресурсами. И что меня особенно мучает в отношении Херста и ДАР, так это то, что если они против коммунизма, то мне бы надо быть за него. А я этого не хочу!
Разбазаривание ресурсов – почти уже все разбазарили – таков вклад американцев в поход против Цивилизации.
Мы вполне можем вернуться к средним векам. Верхний слой просвещения, благовоспитанности и терпимости так тонок! Понадобится всего лишь несколько тысяч тяжелых снарядов и газовых бомб, чтобы уничтожить всю живую, любознательную молодежь, все библиотеки, исторические архивы и патентные бюро, все лаборатории и картинные галереи, все замки, античные храмы и готические соборы, все кооперативные магазины и фабрики моторов – все места, где человечество учится. Есть все основания для того, чтобы внуки Сисси, – если чьи-либо внуки вообще доживут до этого времени, – жили в пещерах, как звери.
Что же может предотвратить этот полный распад? О, есть множество всяческих средств! У коммунистов есть свое патентованное решение, которое, они уверены, будет эффективно. И фашисты «знают средство», и непреклонные Американские конституционалисты, именующие себя защитниками Демократии, абсолютно не представляя, что же это такое, и монархисты уверены, что стоит только восстановить кайзера, и царя, и короля Альфонса, как все опять заживут и мирно и счастливо и банки будут прямо-таки навязывать мелким коммерсантам кредит из двух процентов годовых. А проповедники всех толков, они-то уверены, что только им известно Решение, подсказанное свыше.
Так вот, джентльмены, я внимательно выслушал все предлагаемые вами Решения, и я имею сообщить вам, что я, и только я один – за исключением, может быть, Уолта Троубриджа и духа Парето, – знаю подлинное, неизбежное, единственное Решение, и оно состоит в том, что Решения нет! Никогда не будет общественного устройства, сколько-нибудь близкого к совершенству.
Никогда не переведутся люди, которые – как бы хорошо им ни жилось – вечно жалуются и вечно завидуют своим соседям, умеющим одеваться так, что и дешевые костюмы кажутся дорогими, соседям, способным влюбляться, танцевать и хорошо переваривать пищу.
Дормэс полагал, что даже в самом лучшем, построенном по правилам науки государстве вряд ли будет так, что залежей железа окажется как раз столько, сколько было запланировано за два года до этого государственной технократической минералогической комиссией, какими бы благородными, братскими и утопическими принципами ни руководствовались члены этой комиссии.
Не надо, думал Дормэс, бояться мысли, что и через тысячу лет люди будут, вероятно, так же умирать от рака, землетрясения и по дурацкой случайности, поскользнувшись в ванной. У людей, думал он, всегда будут глаза, которые постепенно слабеют, ноги, которые утомляются, носы, в которых свербит, кишки, подверженные действию бацилл, и детородные органы, которые упорно напоминают о себе, пока не придет добродетельная старость. Дормэсу представлялось вполне вероятным, что, несмотря на «современный облик» тридцатых годов, по крайней мере еще несколько сот лет большинство людей будет по-прежнему сидеть на стульях, есть за столом из тарелок и читать книги, независимо от того, какие еще будут изобретены новые искусные фонографические аппараты, носить туфли или сандалии, спать на кроватях, писать вечными перьями той или иной системы и вообще проводить от двадцати до двадцати двух часов в сутки почти так же, как проводили они их и в 1930 году и в 1630. Он полагал, что ураганы, наводнения, засухи, молнии и москиты сохранятся так же, как искони живущее в человеке стремление к убийству, которое может заявить о себе даже в самом лучшем из граждан, когда, например, его возлюбленная идет танцевать с другим мужчиной.
Ознакомительная версия.
