В восемьдесят седьмом Шорох — и даже прозвища у них были одинаковыми! — перебрался в Ростов из Таганрога, без всякого сожаления оставив Бугудонию, пропахшую рыбой, с такими узкими улочками, что двоим пешим не разойтись. Оставил отца, что пятнадцать лет назад перевез туда семью, польстившись на сытую жизнь рыбака. Оставил мастерскую по ремонту баркасов, в которой взрослел и учился жизни, — выходить в открытое море не любил и не хотел, море не принимало Макара Шорохова, не манило его и не щемило сердце. Наоборот, хотелось ему не качаться в утлой лодчонке, а крепко стоять на своих двоих посреди степи, дышать ароматом трав и смотреть, как ветер гоняет волны ковыля. Но в итоге обрел почти то же, от чего и сбежал, только вместо соленых волн — пресные. Устроился мастеровым к богатым родственникам, что держали склады на набережной, несколько мельниц и пароходов, а еще больницы, школы, бани...
Сейчас, когда на дворе стоял год тысяча девятисотый, парню стукнуло двадцать. Он то рвал жилы, помогая загружать товар на склады, то ломал голову, где какую технику на сходнях установить, чтобы разгрузить носильщиков. С уважением и даже завистью относился к троюродному дяде, Елпидифору Парамонову, приятельствовал с его сыновьями — Петром и Николаем... но это «потому что по надобности». А для души — шатался по кабакам в разношерстной компании, глазел на крысиные бои, делал ставки, проигрывался в пух и прах, срывал куш, слыл шутником и задирой, часто дрался — и девять из десяти раз выходил победителем. Был он тот еще щеголь, мечтал о лучшей жизни и порой шествовал по тротуарам пестрого южного города не хуже, чем какой-нибудь денди, в другое же воскресенье сбегал на окраину, в ночное, пек картошку в золе, в грязи — по уши. Ни доска стиральная, ни мягкая донская вода не могли потом оттереть пятна с рубахи и брюк.
И уж конечно, для такого парня, слова о будущем богатстве его семьи значили много. «Весь Ростов за грудки держат». Значит, и он добился чего-то, выбрался в люди, а то и клад откопал! Ну не сами же они разбогатели на ровном месте?
— ...сам изобрел?
Макар вздрогнул и понял, что настолько углубился в воспоминания, что пропустил вопрос.
— Что?
— Ну это вот, чтобы во времени переходить. Машина какая или что?
— Не... не машина. Место такое есть, специальное.
— И что ж вы там все теперь по разным временам шатаетесь?
— А что, многих ты тут видел? — с иронией спросил Макар.
— Да черт их разберет, бусурман всяких... Может, из-за моря приплыли, а может, как ты.
— Не... я такой один. Да и про место это никто не знает.
— А как же ты его нашел?
— Да случайно...
— Но отправился ко мне не случайно? — хитро прищурился Шорохов, снимая с языка налипший кусочек табака.
Внезапно проснувшийся интерес «деда» слегка напугал Макара. Вопросов становилось все больше, и все больше они приближались к запретной теме, которую обсуждать нельзя, а не ответить — опасно. Макар боялся потерять едва наметившееся доверие предка.
— Дело у меня к тебе. Важное.
— Что за дело? — заинтересовался Шорохов-старший, полагая, наверное, что родня из будущего решила посвятить его в тайну какого-нибудь сокровища.
— Только ты слушай и не перебивай, лады?
— Лады...
Макар задумался, подбирая слова. Только сейчас до него дошло, что речь, которую он собирался произнести перед дальним предком, звучит странно, нелепо и никак не умещается в голове.
— Ну что умолк, язык проглотил? — поторопил его Шорохов, страдая от любопытства.
— В это... в твое время, произойдет одна фигня... — начал Макар и отчего-то споткнулся о слово «фигня», соображая, понятно ли оно «деду». — Несчастный случай...
— Какой такой? — Шорохов сдвинул брови.
— Погибнет человек...
— Не я? — озадачился «дед».
— Не ты, конечно! Сидел бы я тут сейчас, если б ты...
— Тогда что ж?
— Он от тебя погибнет.
— Что значит «от меня»? — искренне удивился Шорохов-старший.
Макар всплеснул руками — и так объяснить тяжело, а тут еще предок тормозит и не улавливает.
— Ну... убьешь ты его.
— Ох, ну и мастер же ты глупости городить! — перекрестился Шорохов и с недоверием уставился на Макара. — С чего бы мне его убивать?
— Ну не знаю я! Может, случайно в драке зашиб, может...
— В драке? — задумался Шорохов и вроде даже улыбнулся. — Ну в драке-то могу... — Он потянулся, хрустнув костями. — В драке я совсем дурной становлюсь...
Макар с удивлением посмотрел на предка. Хоть и прапрадед — а балбес! Не испугался, а будто наоборот, нашел повод похвастаться своей дурью... Хотя что взять с двадцатилетнего ростовского пацана.
— Ты просто слушай, — вздохнув, продолжил Макар. — Я понимаю, как это все звучит со стороны, но нам с тобой нужно обо всем договориться. Чтобы этого не произошло, понимаешь?
— Так кого я там зашиб? — Шорохов снова сделался серьезным и даже наклонился ближе к «внуку».
— Вазгена Ангуряна знаешь? — еле слышно прошептал Макар.
Шорохов на секунду замер, потом скривился, будто лимоном закусил, и замахал руками.
— Я не знаю, как все произошло, вернее, как оно произойдет, я только...
— Чушь собачья, — резко оборвал его «дед», вскочил с бревна и прошелся туда-обратно, не находя себе места.
— Да как же чушь...
— С чего мне Ангурянов трогать, если я к ним свататься собираюсь?
— Куда собираешься? — ошалел Макар.
— Понятное дело куда, свататься к Ануш.
— Ануш? — Макар почти закричал от удивления. — Да она же ненавидит тебя!
— Вот же ты болван. — Шорохов остановился и посмотрел на правнука с жалостью. — Уж не знаю, как там у вас в будущем, а у нас тут с Анушкой совет да любовь. И Вазгена я уважаю, да и они ко мне...
Неожиданная новость так поразила Макара, что он даже рассердился, будто это нарушило все его планы.
— Но я-то знаю, как будет!
— С чего бы мне тебе верить? — заупрямился Шорохов. Похоже, будущее резко перестало ему нравиться.
— Ты видишь меня, видел фотографии — никогда у нас в роду Ангурянов не было! Не вяжется это с твоей историей? Ты прости, но не выйдет у вас ничего с Ануш. И брата ты ее убьешь, и семьи враждовать станут, и будут убивать друг друга еще сто лет.
— Типун тебе на язык!
— Я из-за этого и приехал! Пойми ты уже наконец!
Внутри все кипело. Макар испытывал и злость к себе за то, что пришлось разрушить дедовы мечты, и злость к недоверчивому предку за то, что упрямился и никак не хотел слушать, и жалость к нему и ко всем...
— Вот же черти тебя принесли... — сплюнул Шорохов-старший, отсел на другой конец бревна и, уперев локти в колени, обхватил лохматую голову.
— Думай, думай... — в сердцах бросил ему Макар, зачем-то тоже отсел подальше и так же отчаянно сжал виски.
...В сентябре девяносто девятого волной пошли бунты рабочих. Новая техника, завезенная Парамоновым на торговый причал, страшно злила тех самых грузчиков, чью жизнь призвана была улучшить. Плитой задавить может? Да и ладно. Каждый надеется, что мимо него пронесет лихо. Надорваться? Да что они, дети неразумные? Каждый меру свою знает. А коль ошибется — сам виноват. Зачем же тогда машины эти аглицкие притащил купец? Не иначе, чтобы цены сбивать. Чтобы денег платить меньше. И подавать дурной пример остальным дельцам. Потому никак нельзя было спокойно допустить, чтобы работала техника. Потому и бастовали — почитай, каждый день, без отдыха.
Сначала Шороха обходило стороной — фартовый, черт! — а потом и его приложило. Крепенько. Носом о сходни и лицом о чужие кулаки. Да что там — кулаки. На землю повалили и пинали по ребрам — зло, быстро. Сосредоточенно, как стая одичалых псов, которая рвет зазевавшегося прохожего, но с оглядкой — а ну, подмога человеку явится, с камнями да палками.
Не явилась подмога. Макар чертыхался, ерепенился, вырваться пытался — но то ли удача ему изменила, то ли не настолько большой была, чтобы против толпы озлобленных бунтарей помочь. Насовали ему — не дай боже, каждый оторвался за страхи свои и жадность, а по словам, что в лицо ему швыряли напополам с плевками, выходило: «За то, что не давал механизмы ломать, не ту сторону выбрал, получай теперь, буржуй, чертяка!»
Потом скрутили да в один из нижних, полузатопленных складов бросили. И дверь плитой привалили — чтобы не выбрался раньше времени и не нажаловался родственничкам-богатеям. Убивать не стали, греха, видать, на душу не захотели — и на том спасибо.
Шороха мучила боль — но не в отбитых ребрах и разбитых губах, а в сердце. Свербело нестерпимо, екало: нельзя, чтобы обидчики ушли так просто, надо выбраться отсюда — быстро-быстро — и не к полицаям бежать, не к дядьке Парамонову, а друзей собирать. Чтобы отыскать чертей быстрее, пока не сели они на баржу и не отплыли, умыв руки, вверх по реке. Задать им жару.
Не стал отлеживаться Макар, сначала у двери возился — пытался навалиться и открыть, но сил не хватило. Потом вдоль стен на ощупь пошел — темно на складе, хоть глаз выколи! — вдруг окошко какое отыщется заколоченное или выход запасной. И нащупал — на третьем кругу уже. Не окошко — а провал узкий, под стену уходящий, водой затопленный. Никто другой туда не сунулся бы — побоялся бы застрять, задохнуться, заблудиться... Только не Шорох.
