— Ага, значит, с казачками справиться сумеешь, — я задумчиво изучал его лицо, на котором уже начала появляться слабая пока тревожность. — А вот с головой со своей железной договориться ну никак не в силах.
— В чем я на этот раз провинился перед тобой, государь, Петр Алексеевич? — и он склонил голову. Надо же, когда прижмет, он быстро соображает, и покаяние умеет мастерски изображать.
— Да в общем-то, Ваня, не слишком во многом, старые грехи ты, вроде бы, искупил уже. А вот из новых в тебе проявилась чрезмерная забывчивость. Так, например, ты забыл сообщить мне с курьером, после взятия Черкасска, что жив, и что Шереметьев жив, токма покалечен немного. И я хочу сейчас знать, Ваня, энто ты просто «забыл», али «забыл» с каким-то умыслом не слишком добрым?
— Окстись, государь, — Ванька побледнел и отшатнулся от меня, а ближайший охранник положил руку на рукоять сабли, которыми Михайлов, после долгого раздумья снабдил своих подчиненных, говоря, что она удобнее для того, чтобы действовать быстро. — Да я Петьку на себе почитай тащил верст не считая, как я мог о какой-то хуле при этом думать?
— Вот и я думаю, что не мог, — ответил я, делая знак встрепенувшейся охране, чтобы откатили назад. — Как он обосновал свое желание не докладывать мне о своем увечье? — Долгорукий вздрогнул и пристально посмотрел на меня.
— Откуда, государь, известно тебе, что это Петька упросил меня Христом Богом обождать с докладом?
— Тоже мне, тайна великая, — я хмыкнул. — Это очевидно, Ваня. Говори, пошто повелся на его речи, и скрыл от государя своего правду о вашем спасении?
— Не хотел Петька, чтоб Наташа прознала, — нехотя ответил Долгорукий. — Боялся, что сама примчит, да Варвару Черкасскую за собой потащит. А ить мы долго не знали, выживет ли он вообще, да ногу ли сохранит… Ну а когда на поправку пошел, так и ехать надобно было уже, что толку гонца гонять?
— Понятно, — я развернулся и медленно продолжил прерванный путь вдоль парников. — Я тебе генерал-губернатором назначил новых земель. Ежели что еще сумеешь присоединить, не стесняйся. Главное, чтобы людишек тебе хватило.
— Мы с местными навроде бы сошлись, можно их к Российской империи привлечь. Все же защиту мы можем им дать супротив испанцев. Да и попы не слишком дурные с нами пошли да за долгий путь со староверами-то смирению выучились. С плеча рубить не будут, не фанатики как-никак, так что, вполне может кого и в веру православную перекрестят, — новость о назначении он воспринял почти спокойно, но складка между бровей говорила о том, что он все понимает, особенно то, что это вовсе не синекура и пахать придется, что тому каторжнику на галерах.
— Это хорошо. Казаков по большему случаю на островах сели. Там корсары воду мутят, а эти смутьяны уже показали, что им все равно, кому глотки резать, вот пущай удаль молодецкую на деле покажут, — я развернулся и направился к выходу, на ходу осматривая все новые парники.
— Значит, пустое это, что Сечь ты разрешишь восстановить, — Иван успокоился и теперь шел рядом предельно внимательный и сосредоточенный.
— Ну а ты как думаешь сам-то? — я вздохнул. — Никогда это я больше не повторю, и ты не смей, но где-то я даже признателен крымчакам, что такую занозу от нас вытащили. Ежели бы не они, то нам самим с Сечью пришлось бы разбираться, а тут вона как удачно вышло.
— Это… — Иван кашлянул. — Я не скажу, не сумлевайся. Вопрос дозволишь задать? — внезапно спросил он.
— Задавай, — я с любопытством покосился на него, ожидая, что же Долгорукий может у меня спросить.
— Послов Валахии и Молдавии, государь, долго еще мурыжить будешь, али примешь уже? — да, я чего угодно ожидал, но не этого.
— А что, уже и до тебя добрались? — я усмехнулся.
— Добрались, — Ванька шею потер, и сконфуженно улыбнулся. — Помнят еще, что вес я имел подле тебя, вот и пришли на поклон, дабы я спросил, будешь ли ты их вообще принимать, али так и оставишь при новом Министерстве сидеть? Своего посольства-то у них нет в Российской империи.
— Приму, — я пожал плечами. — Почему не принять. Вот только с размерами помощи определюсь, кою оказать им повелю, и сразу же приму.
— Помощи? А откуда ведомо-то тебе, государь, Петр Алексеевич, что они будут помощи твоей просить?
— Это легко, Ваня, — мы как раз дошли до ворот, и я подошел к Цезарю, потрепав его по шее и скормив специально взятую с собой морковку. — Османы сцепились как бешенные псы, и им сразу стало слегка не до вассалов. Просить военной помощи они тоже остерегаются, потому как не ведают, кого из обоих совершенно законных султанов будут поддерживать их подопечные, а ну как на предателей нарвутся? И на фоне этой свары и вакханалии, эти самые вассалы приподняли головы, чтобы осмотреться вокруг и внезапно осознать, а ведь сейчас самое что ни на есть подходящее время, чтобы за независимость свою побороться. Хотя бы попробовать.
— И мы будем помогать? — Иван прищурился.
— Конечно, — я пожал плечами и вскочил в седло. — Я же добрый император. Мне их всех так жалко, что я даже пушек могу подарить. Три, нет, четыре. Да, четыре пушки в самый раз. — Только я тронул поводья, как ко мне подбежал один из молодых служащих императорской канцелярии. Я его часто видел вместе с Репниным, но именем так и не поинтересовался до сих пор.
— Государь, Петр Алексеевич, — он кашлянул, отдышавшись и уже внятно проговорил. — Юрий Никитич Христом Богом просит тебя вернуться побыстрее, потому как он нигде не может Андрея Ивановича найти, а сам не знает, что можно предпринять…
— Что случилось? — я нахмурился.
— Дуэль, государь, Петр Алексеевич. Сначала драка была, дюже безобразная, даже государыня возмутилась и велела растащить драчунов, а теперь дуэль…
— Между кем? Что ты как кашу перекатываешь во рту? Говори внятно!
— Ну дык, Дмитрий Кузин, секретарь твой, с молодым Волконским сцепился, коего направили в твою приемную бумаги какие-то донести.
— Что? — я никак не мог понять, что Митька, мой Митька — образец невозмутимости с кем-то подрался, а теперь еще и на дуэли биться хочет. — И что они не поделили?
— То неведомо мне, — пожал плечами парень. Надо бы поинтересоваться у Репнина, как его все-таки зовут.
— Где у них дуэль-то назначена? — процедил я сквозь зубы. Цезарь, словно почувствовав мое настроение переступил с ноги на ногу.
— Да прямо в парке дворца-то Лефортова, — махнул рукой, видимо, показывая направление парень.
— Я им покажу дуэль, — прошипев, я с места подал шенкелей Цезарю и тот рванул рысью. Ванька и гвардейцы едва поспевали за мной. Это надо же, что удумали. Дуэли запрещены законом, и я очень скоро это напомню кое-кому.
* * *
— Господин Франклин, вы уже уезжаете? — опираясь на трость к меряющему шагами пристань Франклину подошел граф Головкин. Чуть сзади от графа шел Семен Орлов, держащий, за которым пара служащих пристаней волокли сундук. — Вот мой друг, решил составить вам компанию. Я бы тоже не отказался навестить Николая Головина, но возраст, чтоб его. Вот, уже и без трости ходить не могу, так суставы ноют. А все погода эта проклятущая. Постоянные туманы. Жуть просто.
— Я бы не был столь категоричен, — Франклин покачал головой. — Дожди и ветер, вот жуть, а туман — это даже где-то загадочно. А вы, граф, пришли проводить своего друга?
— Да, я, знаете ли, уже привык к нему. Но Семен, вот душа неугомонная, решил пересечь океан, чтобы самому увидеть все то об Америках, что знает лишь понаслышке.
— Думаю, господину Орлову понравится Филадельфия, — Франклин бросил равнодушный взгляд на молодого, не старше тридцати лет, человека с явной военной выправкой, который следил за тем, как поднимают по сходням его сундук. — Он ведь собирается посетить именно Филадельфию, я правильно вас понял?
— Если граф Головнин сейчас находится в Филадельфии, то да, Семен задержится там с ним. О, кажется, капитан дает знак, что скоро корабль отчалит. Пойду, попрощаюсь. Даже не знаю, увидимся ли мы еще, возраст, господин Франклин, никого не щадит, запомните это, — и Головкин, тяжело опираясь на трость, направился к Орлову, который уже приготовился взойти на корабль.
