"Прошу, не отвлекай, — отозвался Паша. — Не все так просто". Он уже принял решение: "Что ж, если суждено двойнику стать частью его существа, то какой смысл таиться?"
"Чего он так опасается? Возможно, последствий непредсказуемого эксперимента? А что, разве это столь невероятно? Кто знает, чья сущность возьмет верх? А если вспомнить про полученные Пашей в свое время способности, то риск возрастал неимоверно. Своими, так сказать, руками отдать врагу этакий козырь? Шутка? В то же время он прекрасно понимал непрочность своего положения здесь. Пауль доходчиво все объяснил. Конечно, он ни словом не обмолвился о выводах, но умному достаточно. А ну, как надоест двойнику прозябать на задворках сознания, сгорит Паша, как осенний лист. Вспыхнет и сгорит".
"Ладно, — решительно хлопнул Говоров в подлокотники кресла. — Быть по сему. Рискнем".
Он поднялся, стянул мешающий галстук и опустился на кровать.
"Эх, может в последний раз… " — подумалось ему. Закрыл глаза и медленно, словно раскручивая туго сжатую пружину, начал ослаблять контроль за сознанием. Круговорот возник где-то на окраине. Однако с каждой секундой вращение усиливалось, и вот уже все в голове у него поплыло и перемешалось. Сознание, перестав отличать свои и чужие мысли, плавно отключилось.
"Вот и все, — успел подумать он, перед тем как уйти в забытье.
В уши лез назойливый, противный звон. Лежащий на кровати летчик попытался спрятать голову под подушку, но вовремя вспомнил о назначенном на утро визите к сотруднику службы безопасности.
Открыл глаза и осторожно, чтобы не уронить будильник, прижал пуговку звонка.
— Гутен морген, — протянул офицер, сладко потягиваясь. И замер. Всплыли в памяти вчерашние события.
"Выходит, эксперимент удался?" — понял летчик. Провел сухими ладонями по лицу и сел на кровати. Прислушался к себе и попытался сообразить, кто же он теперь?
— Хм. А вот такого варианта не ожидал, — произнес он вслух.
Странное дело, он не ощущал себя ни Павлом Говоровым, ни Паулем Кранке. Нечто совершенно необъяснимое. Впрочем, если говорить о воспоминаниях, то они сохранились. Причем все. Он мог с легкостью рассказать о своей жизни в далеком сибирском городе, комсомольских собраниях, учебе в авиаклубе, но в тоже время прекрасно помнил холодные комнаты дюссельдорфского приюта для сирот погибших в первую мировую войну солдат. Драки с толстыми детьми бюргеров, которые дразнили приютских безродными побирушками, экскурсию в Зальцбург, на родину фюрера, авиашколу, первый полет на старенькой «спарке».
— Брр… — замотал головой он. — "Доигрался? Кто ж ты теперь? А? — задумался, но ответить не сумел. — Что сказать, похоже, сознание перемешалось настолько, что я теперь и сам не сумею отличить, где кто. Такое чувство, что я умудрился прожить две жизни. Ну и ладно. Будем жить дальше, — сумел перебороть он ступор. — Раз я в теле немца, в его стране, придется смириться. Хорошо, пусть этот новый будет зваться Пауль. Но сдается мне, что теперь это вовсе не тот сорвиголова, что был раньше".
"Стоп, — остановил себя офицер. — Время семь, а нужно еще привести себя в порядок, переодеться и подготовиться.
Отложим моральные терзания и психоанализ на потом. Сейчас главное — дело".
Пауль поднялся, захватил полотенце, туалетные принадлежности, и направился в умывальник.
"Ничего не попишешь, — глянул он на отбитый край раковины. — Не Уолдорф. Хорошо, хоть вода горячая есть, — покрутил летчик бронзовый барашек. И тут же поймал себя на мысли: — А вот это у меня от Кранке. Паше-то горячая вода в кране и не снилась".
"Это точно", — согласился он сам с собой, намыливая щеку. Вынул дорогую, купленную в берлинском универмаге, бритву «Золингер».
"Бритье — дело ответственное, потому приказываю отставить метания. Не хватало явиться к новому руководству с изрезанной физиономией", — приказал себе офицер.
Однако мысли, сформировавшиеся на дикой смеси немецких и русских слов, никак не способствовали внутреннему согласию.
Хлопнула дверь, и в умывальник вошел двухметровый, заросший курчавыми рыжими волосами, здоровяк. Удар дерева о косяк оказался настолько силен, что вздрогнула хлипкая стена.
Пашина зубная щетка, стоящая в целлулоидном стаканчике, выскользнула наружу. — Поймал у самой земли и аккуратно вернул на место.
— Ого. Гут, — одобрительно рыкнул громила, увидев с какой ловкостью подхватил незнакомец предмет туалета. — Поздравляю, камрад, у вас отменная реакция, — похвалил он летчика.
— Отто, — протянул гигант широкую, словно совковая лопата ладонь, — Отто Скорцени.
— Пауль Кранке, — отозвался Паша, пытаясь обхватить ладонь незнакомца.
— Польщен, — добавил летчик. — Мы с вами встречались в ставке, — припомнил он свою поездку в Берлин.
— Ага, точно, — прогремел здоровяк. — Я тогда, правда, был не в себе, эта треклятая дизентерия… поэтому, мало что соображал, но… Вы летчик? Как же. Я сам мечтал пойти в люфтваффе, увы, сказали, что уже старый. Нет надо же, а? в тридцать — и старый? Но ничего, личный полк фюрера — тоже неплохо. Какими судьбами здесь, в первом отделении?
— Простите, — глянул на часы Пауль. — Вынужден торопиться, Представляюсь начальству… как мне предварительно сообщили, переведен на новое место службы. Кажется, в управление.
— Да, кадровики любят темнить, — Отто намылил щеки. — Я думаю, что все вскоре прояснится. Я уже получил назначение… — он не стал уточнять куда. — Предлагаю встретиться вечером в двадцать ноль-ноль в холле. Здесь неподалеку есть прекрасное кафе… Стоит отметить встречу. Договорились?
— Хорошо, — согласился летчик, вытирая лицо. — Простите, опаздываю, — бросил он уже на ходу.
"Так вот он какой, знаменитый Скорцени", — припомнил все, что слышал о новом знакомце, Пауль. — Впрочем, куда большей неожиданностью это знакомство стало, скорее, для Пашиной половинки. А может, и нет".
"Все, все, — перебил он новую попытку самокопания. — Никаких разбирательств. Радует, что догадался приготовить новую форму до своего эксперимента, — облегченно подумал Павел, натягивая свежую сорочку. — Хорош бы я был в мятом мундире, да еще без знаков отличия".
Осмотрел затянутую в черную форму фигуру. "Хорош, — невольно выдохнул ас, повязывая на шее орден. — Красавец".
"И это говорит советский летчик, — вдруг подумал он. — Хотя, если честно, форма, конечно, богатая. Умеете, вы… мы, немцы, создать настроение".
