на срок до 7 лет плюс сам знаешь, как к такой статье относятся в местах лишения свободы… одна радость, что применяется она, только если было физвоздействие, либо в отношении несовершеннолетних, а если по согласию, то типа всё окей.
— Это радует, — мрачно заметил я, — ну так и что же теперь делать, дорогие вы мои полушария?
— Давай ещё раз пройдёмся по твоей плёнке, — предложило правое.
— Давай, — вздохнул я, — записал я её позавчера вечером, как вы наверно все помните.
— Дальше что с ней происходило?
— Ничего… магнитофон я отдал Васе, а кассета тут вот лежала, на столе… газеткой прикрытая. Хотел её спрятать, но забыл.
— Хорошо, сегодня утром ты про неё вспомнил и что дальше?
— Дальше засунул её в шкаф для одежды, вот сюда, — и я распахнул левую дверцу, за которой прятался ряд полок. — На второй сверху ряд… рядом с простынями и наволочками.
— Вытаскивай всё это на свет божий, — сказало левое.
— Вытаскиваю, — согласился я, потянул всю стопку на себя и выложил её на стол, — вот, нету тут ничего, похожего на кассету.
— Теперь соседние полки проверяй, — приказало оно.
— Раскомандовалось тут, — недовольно заметил я, но приказание выполнил.
На верхней полке лежали шторы и отрезки материи разного цвета и размера, вытянул и это, при этом на пол с громким стуком шлёпнулось что-то не очень большое. Я засунул шторы обратно и наклонился — это была она, кассета с записью.
— Вот же ты болван, — хором осудили меня они, — как следует проверить не мог.
— Да я стопудово на вторую полку её клал, а не на первую, — начал защищаться я.
— Значит она сама собой перепрыгнула, — подкололо меня левое, — для полного счастья я бы ещё прокрутило эту плёнку, вдруг там чего-то не то…
— Стоп, — сказал я сам себе и сел на стул, — на той плёнке чёрным… точнее синим по белому было написано «Пинк Флойд» и «Atom Heart Mother». А здесь «Дип Пёпл» и «Fireball».
— Тогда жми к своему Васе за магнитофоном, это точно надо прослушать.
И я рванул на соседний этаж к Васе — он не удивился, а просто всучил мне в руки магнитофон со словами «пусть у вас пока постоит, я другими делами занимаюсь». Какими он там делами занимался, я уж не стал интересоваться, а вернулся к себе, поставил кассету с Дип-Пёплами и начал слушать… первые же слова Жмени (а там был записан точно его голос) привели меня в чувство некого обалдения, да сами посудите…
Он с выражением зачитывал поэму «Тараканище» авторства Корнея Ивановича Чуковского. И его временами поправлял другой голос, явно не мой… знакомый, но вспомнить, кому он принадлежал, я не сумел.
— Вот такие у нас пироги, дорогой Антоша, — сказало левое полушарие, — вместо признания сам знаешь в чём здесь у нас вечер литературных чтений сам слышишь чего.
— Без тебя понял уже, — огрызнулся я, — значит, вариант тут я вижу только один — некто неизвестный, назовём его так, проник в мою квартиру вчера или сегодня и подменил кассету на похожую.
— Нет, дорогуша, — отозвалось правое, — есть и другой вариант, причём кое-кто назвал бы его основным.
— И в чём же он заключается?
— В том, что у тебя крыша едет не спеша… тихо шифером шурша, — ехидно ухмыльнулось оно.
— То есть ты намекаешь, что никакие Жмени ко мне не приходили, а я всё это сам выдумал и уверил себя в том?
— Не так уж радикально, — просветило меня оно, — скорее всего приходил он к тебе, но говорил вот именно это самое, стихи Чуковского, а не то, что ты там себе придумал.
— Стоять, — повысил голос я, — а за каким хреном он тогда ко мне попёрся-то? Чтобы Тараканище озвучить? Типа у меня тут кастинг на детский утренник?
— Чем не вариант, — откровенно начало издеваться левое. — Ты его прослушал, записал на плёнку, но он на роль Тараканища не прошёл…
— Так, всё, — вспылил я, — убирайтесь оба по своим местам, а я думать буду.
— Подожди, Антоша, — напоследок воззвало правое, — мы же ещё не обсудили инцидент в школе.
— Точно, — вспомнил я, — окей, оставайтесь… обсудим проломленную голову Жмени.
— Давай выкладывай поминутный хронометраж своих действий с момента появления комиссии и до находки в сортире.
— Даю, — подчинился я, — значит, я сидел в учительской, когда они появились всей толпой, это была примерно середина второго урока, то есть… то есть 7.30 плюс 45 урок плюс 30 большая перемена плюс 20-25 — итого начало десятого, 9.05-9.10 где-то.
— Дальше давай, не тормози. Да, кто с тобой в учительской-то был?
— Значит так, — начал загибать пальцы я, — англичанка Софья была, завуч Валентина и чертёжница Ираида. Эти точно, остальных не очень хорошо помню, но двое наверно в первой комнате ещё сидели. Представление комиссии это минут пять, не больше. Потом они той же толпой отправились в пионерскую комнату, а я побеседовал с завучем. Ещё пять минут…
— О чём беседовали?
— Да о том же, о чём у всех голова болела, об открытых уроках. Она посоветовала мне проверить класс перед началом урока, я и двинулся туда.
— Во сколько?
— Примерно в 9.20.
— До звонка, значит, оставалось пять минут?
— Да, как-то так…
— Дальше что было?
— Дальше я всё проверил, никаких отклонений от нормы не нашёл, и тут в класс зашли трое из десятого-В — Лосева, Половинкин и Обручев.
— Звонок уже прозвенел?
— По-моему нет… он случился, уже когда они все трое внутри класса были или ещё позже.
— Первая зацепка, — вежливо отчиталось левое полушарие, — чего это они во время урока (а у них же ведь было что-то, верно? — да, кажется, география, могу уточнить) разгуливали по школе. О чём ты с ними говорил?
— Да всё о том же — они посоветовали мне не волноваться, мол, всё нормально будет, а я спросил, неужели так заметно моё волнение? И дальше я сказал, что пойду за бумагами, а на самом деле пошёл в сортир.
